Он помолчал, а затем, повернувшись ко мне, заявил, что я могу забыть обо всех неприятностях, вызванных моим поступком. Будут пущены в ход все связи. А сейчас я должен выпить — и не умеренно, как пьют спартанцы, а много, как принято в Афинах. Иначе остроты не будут смешными, а беседа — содержательной.

После чего Алкивиад повернулся к остальной компании и продолжил:

   — Учтите, друзья: красивый юноша подобен женщине. За ним ухаживают, ему льстят, восхваляют достоинства, которых у него ещё нет, и награждают бурными аплодисментами качества, которые не он сам в себе выработал, но которые даны ему от рождения. Не улыбайся, Сократ, ибо это как раз относится к тому, о чём ты только что говорил. Я имею в виду несоответствие между истинной сущностью политика и мифами, которые он вынужден порождать, чтобы участвовать в общественной жизни. Не смей возражать мне! Я утверждаю, что я — или любой другой, кто вступает в политику, — должен быть един в двух лицах: Алкивиад, которого знают его друзья, и Алкивиад — чуждая мне фиктивная личность, чью известность мне приходится подпитывать, если я хочу, чтобы моё политическое влияние возобладало над прочими. В таком же положении оказывается красивая женщина. Она не может не ощущать себя двумя существами: одно, глубоко личное, известное только ей, и внешняя сторона, которую демонстрирует миру её красота. Внимание окружающих может льстить её тщеславию, но внимание это пустое, и она знает это. Она подобна тем мальчишкам во время праздника Тесея, которые катят перед собою раскрашенные тележки с бычьими головами. Поклонники любят её не ради её самой — не ради тачечника, но за то чудо, которое она катит перед собой. Это — определение деградации. Вот почему, друзья мои, я с малолетства научился презирать ухажёров. Уже ребёнком я познал, что это не меня они любили — их интересовала только внешность, ибо сами они тщеславны.

   — И всё же, — вставил борец Мантитей, — ты не отвергаешь ухаживаний нашего товарища Сократа, как не отвергаешь дружбы с нами.

   — Это потому, что вы — мои настоящие друзья, Мантитей. Даже если бы моё лицо было так же изрыто оспой, как твоё, ты всё равно любил бы меня.

Алкивиад постарался заставить Сократа возобновить свои рассуждения на эту тему, которые прервал мой приход. Но прежде, чем ему это удалось, актёр Алкей снова заговорил о позоре женщин Потидеи:

   — Не будем так бездумно употреблять слово «деградация». Война — это деградация. Её цель — конечная деградация, смерть. Этих женщин не убили, а синяки исчезнут с их тел.

   — Ты удивляешь меня, мой замечательный друг, — возразил ему Алкивиад. — Ты же актёр! Как никто, ты должен знать, что наши пороки не ограничиваются физическими недостатками. В чём заключается трагедия? Возьмём Эдипа, Клитемнестру, Медею. Их раны залечились, но разве остались они здоровы душой?

Тут в разговор опять вмешался Мантитей:

   — Если вы спросите меня, то вот моё мнение: не эти женщины страдают от настоящего унижения, но их отцы и братья, позволяющие нам пользоваться ими столь омерзительным образом. У этих мужчин есть выбор. Они могут голодать. Они могут бороться и умереть. На самом деле эти молодые женщины — героини. Когда мужчина рискует всем, защищая свою страну, его увенчивают за доблесть лаврами. А разве эти девушки не делают то же самое? Разве они не жертвуют самым драгоценным, что у них есть, — своей девственностью, честным именем, — чтобы помочь осаждённым соотечественникам? Что, если с наступлением весны их союзники-спартанцы наконец оторвут от лож свои задницы и направятся сюда, им на помощь? И разобьют нас наголову? Клянусь богами, потидейцы должны будут воздвигнуть этим девушкам памятники! Если рассматривать проблему с этой точки зрения, то присутствующий здесь молодой человек, — тут он указал на меня, — не освобождает этих благородных женщин от позора, нет, он не даёт им шанса стать бессмертными!

Его тирада сопровождалась смехом, возгласами «продолжай!» и стуком винных чаш о деревянные сундуки, служившие столами.

   — Подождите, — остановил его Алкивиад, — я вижу, наш друг Сократ улыбается. Он хочет что-то сказать. По совести говоря, мы должны предупредить нашего товарища Полемида, чтобы он, как Одиссей, приближаясь к острову Сирен, залил себе уши воском. Ибо хоть раз послушав сладкие речи нашего друга Сократа, он навсегда сделается его рабом — как все мы.

   — Ты снова подшучиваешь надо мной, Алкивиад, — молвил тот, кого назвали Сократом. — Должен ли я выносить оскорбления от этого человека, который пренебрегает моими советами, заботясь лишь о своей популярности? Как вы считаете, друзья?

Сократ, сын ваятеля Софрониска, сидел напротив меня. Из всех присутствующих он обладал наименее привлекательной внешностью: коренастый, толстогубый, с приплюснутым носом, лет сорока, совсем лысый. Его спартанский плащ, испачканный кровью ещё со времён стычки в начале месяца, был из грубой, но дорогой ткани.

Его настойчиво стали просить рассказать об инциденте, случившемся несколько дней назад. Присутствующие с удивлением узнали, что Сократ весь день простоял на страшном холоде, на замерзшей земле в открытых сандалиях, поглощённый решением некоей загадки. Сами свидетели этого дрожали от холода в помещениях, обмотав ноги овечьей шерстью. Время от времени солдаты выглядывали наружу, чтобы посмотреть на Сократа, но тот оставался на месте. И только с наступлением ночи, решив мучившую его загадку, он покинул свой добровольный пост и присоединился к ужинавшим. И теперь все, начиная с Алкивиада, желали услышать, какая же загадка занимала ум их друга так неотступно.

   — Мы говорили о деградации, — начал Сократ. — Что такое деградация? Может быть, это понятие, как его представляет отдельный индивид, исключает все многочисленные грани его души и бытия и тем самым управляет человеком? В случае с этими несчастными женщинами такое качество — их плоть и её использование для удовлетворения наших половых инстинктов. При этом мы отвергаем всё остальное, что делает этих женщин людьми, посланными богами. Заметим далее, что это — единственное качество, из-за которого мы осуждаем данных женщин и приговариваем их стать изгоями общества. Сами они над ним не властны. Это качество — хотят они того или нет — дано им от рождения. Вот антитеза свободы, не так ли? Они становятся рабынями своего качества. Даже с нашими собаками и лошадьми мы обращаемся лучше, мы признаем их право быть хитрыми, коварными, мы признаем за этими животными даже право на противоречивый характер.

Сократ остановился и поинтересовался, хочет ли кто-либо возразить ему по поводу сказанного. Но все одобрили его речь и попросили продолжать.

   — И всё же мы, считая себя свободными людьми, часто действуем таким образом не только по отношению к другим, но и по отношению к самим себе. Мы определяем себя по качествам, которые получили или не получили при рождении, — за исключением качеств, приобретённых позднее с помощью нашей предприимчивости или воли. Я считаю, что это намного больше, нежели деградация, — это самодеградация.

Он пристально посмотрел на Алкивиада. Распорядитель пирушки заметил этот взгляд и, довольный и заинтригованный, не без иронии возвратил его философу.

   — Размышляя над этим состоянием рабской подчинённости своим желаниям, — продолжал Сократ, — я стал ломать голову, пытаясь определить, какие именно качества делают людей свободными.

   — Наша воля, как ты сказал, — заметил врач Акумен.

   — И сила, чтобы добиться свободы, — добавил Мантитей.

   — Вот именно. Вы думаете так же, как я. Ваши мысли далее обгоняют мои. Но что такое свободная воля? Мы должны согласиться: всё, что обладает свободной волей, можно определить как свободное. А то, что несвободно, — деградирует, то есть доведено до состояния более низкого, нежели определено богами.

   — Думаю, я понимаю, к чему ты клонишь, — улыбнулся Алкивиад. — Чувствую, друзья мои, меня и всех вас ожидает порка.

   — Мне замолчать? — осведомился Сократ. — Возможно, наш герой изнурён своим геройством и устал от лести окружающих?