— Бродэтт, отдайте приказ согласно протоколу.
Мэдди сглотнула. На сомнения не было времени. Она сказала:
— На чем он летит, по его словам? Какой самолет? Бомбардировщик?
Оператор сначала сказала название на немецком, но когда все непонимающе уставились на нее, тут же перевела:
— Хе-111.
— Хейнкель Хе-111? Еще какие-то опознавательные знаки?
— Хейнкель Хе-111. Больше он ничего не сказал.
— Просто повторите ему название его самолета, Хейнкель Хе-111. Это открытый ответ. Вам нужно нажать кнопку, прежде чем начнете говорить, и держать ее, иначе он вас не услышит. Когда закончите говорить, отпустите кнопку, чтоб он мог ответить.
Начальник радиосвязи уточнил:
— «Хейнкель Хе-111, это Марк де Калис, Кале». Скажите ему, что мы — Марк де Калис.
Мэдди слушала, как оператор беспроводной связи делает первый в жизни радиозвонок на немецком, так отрешенно и четко, будто она всю жизнь давала инструкции бомбардировщикам Люфтваффе. Парень из самолета благодарно вздохнул, едва не плача от облегчения.
Оператор повернулась к Мэдди.
— Он запрашивает ориентиры для посадки.
— Скажите ему это, — Мэдди написала номера и расстояния в своем блокноте. — Сначала назовите его, затем назовитесь сами «Хейнкель Хе-111, это Кале». Сообщите ему путь перемещения, скорость ветра и видимость... — Она быстро делала записи. Оператор посмотрела на закодированные сокращения и заговорила в наушники, с уверенным спокойствием отдавая приказы на немецком.
Она остановилась на середине предложения и ткнула пальцем с идеальным маникюром в записки Мэдди. Одними губами произнесла: «П27?»
— Взлетно-посадочная полоса 27, — едва слышно пояснила Мэдди. — Скажи: «Направляйся прямо к П27». Передай ему, чтобы сбросил бомбы в море, если они у него остались, чтобы он приземлился пустым.
Все в радиорубке молчали, загипнотизированные резкими, точными и непонятными инструкциями, которые изящная оператор выполняла с небрежной компетенцией начальницы; мучительными и одновременно необъяснимыми вздохами парня в разрушенном самолете; тем, как Мэдди записывала направления и указания, которые она раздавала, а ее блокнот становился все тоньше и тоньше.
— Вот он! — прошептал начальник радиосвязи, и все, кроме Мэдди и оператора, чьи головы были привязаны к телефону и наушникам, рванули к окну, чтобы понаблюдать за приближением бомбардировщика Хейнкель.
— Когда он запросит связь в последний раз, просто сообщи ему скорость ветра, — проинструктировала Мэдди, неистово делая записи. — Восемь узлов, юго-западный, с порывами до двенадцати.
— Скажи, что его встретит пожарная служба, — произнес начальник. Он похлопал по плечу другую радистку. — Отправь туда машину. И скорую.
Черный силуэт в небе становился все больше. Затем они услышали пыхтение и писк единственного рабочего двигателя.
— Господи! Он не опустил шасси, — вскрикнула молоденькая офицер летного состава Давенпорт. — Точно будет авария.
Но она ошиблась. Прямо напротив диспетчерской вышки Хейнкель плюхнулся на брюхо, разбрасывая кругом ошметки травы и грунта, его двигатель горел, а поодаль слышалась сирена скорой помощи, спешащей навстречу.
Все, кто был у окна, рванули вниз по лестнице и высыпали на взлетную полосу.
Мэдди сняла гарнитуру. Две другие радистки уже были у окна. Мэдди напряглась, пытаясь расслышать, что происходит, но звуки сирены все заглушали. Из окна были видны только небо и ветроуказатель в конце взлетно-посадочной полосы, но вблизи обзор ограничивался. Мимо окна только струилась тоненькая струйка черного дыма.
Снаружи, у края взлетной полосы, Квини, или как там ее звали на самом деле, стояла и смотрела на обломки бомбардировщика Люфтваффе.
Барахтаясь на брюхе, он был похож на огромного металлического кита, вместо воды извергающего дым. Несмотря на разбитое оргстекло кабины, оператор видела внутри молодого пилота, отчаянно пытающегося снять со своего мертвого штурмана покореженный и окровавленный шлем. Она наблюдала, как рой монтажников и пожарников помогли вытащить из кабины летчика и его безжизненный экипаж. И она видела, как откровенное облегчение на лице пилота сменилось недоумением и пониманием того, что он был окружен людьми в голубой униформе со значками Королевских Воздушных Сил.
Начальник радиосвязи позади нее цокнул языком и покачал головой.
— Бедный маленький немецкий ублюдок, — нараспев сказал он. — Он не вернется домой героем, как хотел. Чувство направления у него отсутствует напрочь.
Он мягко положил руку на плечо оператора, которая говорила по-немецки.
— Если вы не возражаете, — произнес он извиняющимся тоном, — мы попросим вас помочь с допросом.
—
Дежурство Мэдди подошло к концу к тому времени, как фельдшера закончили наскоро латать немецкого летчика и перетащили его на цокольный этаж диспетчерской вышки. Она уловила взгляд изумленного юноши, осторожно попивающего из дымящейся кружки, пока санитар зажигал для него сигарету. Они укутали его в одеяло, но, несмотря на то, что на дворе стоял август, он продолжал дрожать. Симпатичная блондинка-оператор сидела на краю твердого стула в другом конце комнаты, вежливо отводя взгляд от покалеченного и убитого горем врага. Она тоже курила в ожидании дальнейших инструкций. Она выглядела так же уравновешено и спокойно, как и в тот момент, когда взяла у Мэдди наушники в радиорубке, но Мэдди видела, как она небрежно ковыряет спинку стула беспокойным указательным пальцем с идеальным маникюром.
«Я не смогла бы сделать то, что сделала она, — подумала Мэдди. — Мы бы не поймали его без нее. Дело даже не в знании немецкого — я бы не смогла притворяться так, как она, без тренировок, я это понимаю. И не уверена, что вынесла бы то, что сейчас придется делать ей. Слава Богу, я не говорю по-немецки».
—
В ту ночь на Майдсенд снова обрушились самолеты. Они не имели ничего общего с захватом бомбардировщика Хейнкель, это был обычный воздушный налет, совершенный Люфтваффе в попытках уничтожить британскую оборону. Были разрушены казармы офицеров Королевских ВВС (пустующие на тот момент), а всю взлетную полосу испещрили огромные ямы. Офицеров ЖВВС расположили в сторожке на краю полигона, на котором был построен аэродром, и Мэдди с соседками спали таким мертвым сном, что даже не слышали сирен. Они проснулись лишь после того, как прозвучал первый взрыв. В пижамах и оловянных касках они продирались через кусты к ближайшему укрытию, сжимая в руках противогазы и удостоверения личности. Ничто не освещало их путь, кроме оружейного огня и пламени взрывов — ни единого уличного фонаря или лучей света из-под двери или из окна, не горел ни единый окурок. Происходящее было подобно аду — ничего, кроме теней, всполохов огня и звезд над головой.
Мэдди схватила зонтик. Противогаз, каску, талоны на питание и зонтик. Адское пламя обрушивалось на нее сверху, и она сдерживала его с помощью зонта. Никто, конечно же, не понял, что он у нее был, пока она не попыталась пронести его в бомбоубежище.
— Закрой! Закрой эту чертову штуку и брось ее!
— Я без него не пойду! — плакала Мэдди, которой немалыми усилиями все-таки удалось пронести его. Девушка позади нее толкала ее в спину, а та, которая была впереди, тянула за руку, после чего они, сбившись в кучку, вместе дрожали в темном подземелье.
Некоторые успели схватить сигареты. Их передавали по кругу, скупо обмениваясь последними запасами. Среди них не было ни одного мужчины — мужские казармы располагались в полумиле отсюда, по ту сторону аэродрома, и укрытие у них было другое — для тех, кто не садился в самолет, чтобы дать отпор. Девочка со спичками нашла свечу, и все они на какое-то время успокоились.
— Принеси сюда ту колоду карт, милочка, сыграем в Пьяницу20.
— Пьяницу! Не смеши. Играем в покер. На сигареты. В конце концов, Бродэтт, положи ты уже этот зонтик, ты что, с ума сошла?
