Сад За этот ад, За этот бред Пошли мне сад На старость лет. На старость лет, На старость бед: Рабочих – лет, Горбатых – лет… На старость лет Собачьих – клад: Горячих лет — Прохладный сад… Для беглеца Мне сад пошли: Без ни – лица, Без ни – души! Сад: ни шажка! Сад: ни глазка! Сад: ни смешка! Сад: ни свистка! Без ни-ушка Мне сад пошли: Без ни-душка! Без ни-души! Скажи: – Довольно муки – на Сад, одинокий, как сама. (Но около и сам не стань!) Сад, одинокий, как я сам. Такой мне сад на старость лет… – Тот сад? А может быть – тот свет? — На старость лет моих пошли — На отпущение души. 1 октября 1934 «Тоска по родине! Давно…» Тоска по родине! Давно Разоблаченная морока! Мне совершенно все равно — Где – совершенно одинокой Быть, по каким камням домой Брести с кошелкою базарной В дом, и не знающий, что – мой, Как госпиталь или казарма. Мне все равно, каких среди Лиц ощетиниваться пленным Львом, из какой людской среды Быть вытесненной – непременно — В себя, в единоличье чувств. Камчатским медведём без льдины Где не ужиться (и не тщусь!), Где унижаться – мне едино. Не обольщусь и языком Родным, его призывом млечным. Мне безразлично, на каком Непонимаемой быть встречным! (Читателем, газетных тонн Глотателем, доильцем сплетен…) Двадцатого столетья – он, А я – до всякого столетья! Остолбеневши, как бревно, Оставшееся от аллеи, Мне все – равны, мне всё – равно, И, может быть, всего равнее — Роднее бывшее – всего. Все признаки с меня, все меты, Все даты – как рукой сняло: Душа, родившаяся – где-то. Так край меня не уберег Мой, что и самый зоркий сыщик Вдоль всей души, всей – поперек! Родимого пятна не сыщет! Всяк дом мне чужд, всяк храм мне пуст, И всё – равно, и всё – едино. Но если по дороге – куст Встает, особенно – рябина… 1934 Надгробие 1 «Иду на несколько минут…» В работе (хаосом зовут Бездельники) оставив стол, Отставив стул – куда ушел? Опрашиваю весь Париж. Ведь в сказках лишь да в красках лишь Возносятся на Небеса! Твоя душа – куда ушла? В шкафу – двустворчатом, как храм, — Гляди: все книги по местам. В строке – все буквы налицо, Твое лицо – куда ушло? Твое лицо, Твое тепло, Твое плечо — Куда ушло? 3 января 1935 3 За то, что некогда, юн и смел, Не дал мне заживо сгнить меж тел Бездушных, замертво пасть меж стен, — Не дам тебе – умереть совсем! За то, что за руку, свеж и чист, На волю вывел, весенний лист — Вязанками приносил мне в дом! — Не дам тебе – порасти быльем! За то, что первых моих седин Сыновней гордостью встретил – чин, Ребячьей радостью встретил – страх, — Не дам тебе – поседеть в сердцах! 7–8 января 1935 «Есть счастливцы и счастливицы…» Есть счастливцы и счастливицы, Петь не могущие. Им — Слезы лить! Как сладко вылиться Горю – ливнем проливным! Чтоб под камнем что-то дрогнуло. Мне ж – призвание как плеть — Меж стенания надгробного Долг повелевает – петь. Пел же над другом своим Давид, Хоть пополам расколот! Если б Орфей не сошел в Аид Сам, а послал бы голос Свой, только голос послал во тьму, Сам у порога лишним Встав, – Эвридика бы по нему Как по канату вышла… Как по канату и как на свет, Слепо и без возврата. Ибо раз голос тебе, поэт, Дан, остальное – взято. Январь 1935 Дом Лопушиный, ромашный Дом – так мало домашний! С тем особенным взглядом Душ – тяжелого весу. Дом, что к городу – задом Встал, а передом – к лесу. По-медвежьи – радушен, По-оленьи – рогат. Из которого души Во все очи глядят — Во все окна! С фронтона — Вплоть до вросшего в глину — Что окно – то икона, Что лицо – то руина И арена… За старым Мне и жизнь и жилье Заменившим каштаном — Есть окно и мое. А рубахи! Как взмахи Рук над жизнью разбитой! О, прорехи! Рубахи! Точно стенопись битвы! Бой за су-ще-ство-ванье. Так и ночью и днем Всех рубах рукавами С смертью борется дом. Не рассевшийся сиднем И не пахнущий сдобным. За который не стыдно Перед злым и бездомным: Не стыдятся же башен Птицы, ночь переспав… Дом, который не страшен В час народных расправ! Между 27 июля и 10 сентября 1935 |
