Так или иначе борьба идет до победного конца. Кому какое дело, что на эту борьбу люди ухлопывают по полжизни? Советской власти важно только одно: чтобы перевозка черного золота не останавливалась ни на минуту. А дешевой рабочей силы можно поставить еще миллионы: достаточно одного приказа из Кремля о новых массовых арестах.

Расскажу теперь, как я работал в строительной бригаде при ГРУ. Работа началась задолго до «белых мух», но чем сильнее мы радовались теплу в июле, августе и в первой половине сентября, работая на правом берегу реки Воркуты, тем мучительнее стала для нас наступившая суровая зима. Мы радовались теплу, возводя кирпичный дом над рекой, неподалеку от поселка Рудник. В каком смысле радовались? Прежде всего наблюдая, как радуются другие: милиция, носившаяся взад-вперед на катере, стайки мальчишек, переплывавших реку в жаркие дни. Мы тоже ходили мокрые, но не от купания, а от пота, однако и это было приятно после того, как мы девять или десять месяцев дрожали от холода; удовольствием было также скинуть бушлаты, а порой, работая, подставить спину солнцу.

В первую неделю нам приходилось вынимать грунт над верхней стороной дома, чтобы сделать насыпь с нижней стороны и таким образом укрепить фундамент, положенный зимой и весной другими бригадами. На этой работе я научился управлять самым распространенным транспортным средством в Советском Союзе, работающим без бензина и без солярки, при помощи двух рук, двух ног и одного колеса, попросту — тачкой. Работы было с избытком. Смена продолжалась десять часов; но на деле мы выходили из барака в шесть утра и возвращались в восемнадцать.

Но было и преимущество: нам платили чуть больше, чем рабочим в перевалке. Поначалу нам даже разрешали прикупать на рынке немного маргарина и конфет; в лагере тогда еще не было ларька, а если и был, то там продавали только спички и пролетарский табак под названием махорка. Работая при ГРУ, мы чувствовали себя почти привилегированными по сравнению с теми, кому было еще хуже. Но как в древесине заводится жучок, так и у нас завелся паразит: прорабом назначили настоящего кровопийцу, который, отсидев годы в лагере, не только не проникся сочувствием к заключенным, но изо всех сил отравлял им и без того тяжелую жизнь.

С тех пор, как он появился у нас, ни бригадир, ни мы не знали покоя: стоило ему показаться, как бригадир и инженер, тоже из зеков, приходили в волнение, а рабочие пугались насмерть. Когда он не сидел в конторе, а был среди нас, то есть часто, никто не имел права закурить или вообще остановиться для минутной передышки. Брань и угрозы слышались постоянно: он никогда не был доволен: всегда было сделано мало и все не так, как надо. Однажды он обругал каменщика из нашей бригады, литовца, который вдвое перевыполнял норму, укладывая за день 1200 кирпичей[95]. Этому стахановцу бригадир сказал, что с двумя подсобниками он должен успевать больше. Я был одним из подсобников и дерзнул вмешаться, сказав, что от начальства требуется немного больше сочувствия и понимания по отношению к несчастным заключенным.

Позднее я стал объектом его раздражения; к этому времени без особой подготовки я из подсобника стал каменщиком и с тех пор, как объявил, что могу класть кирпичи, неплохо справлялся с делом. Я работал аккуратно, но не быстро, да я и не рвался в стахановцы; кроме всего прочего, мне не хотелось чересчур обременять двух подсобников, которые работали со мной и со вторым каменщиком, поэтому мне никогда не удавалось выполнить норму на 100 %.

Прораб злился, как мне сообщил инженер; сам он защищал меня, объясняя довольно справедливо, что мне поручены работы, требующие аккуратности и, значит, времени. Однажды, когда я выкладывал зубец над одной из арок, прораб раздраженно спросил меня, сколько еще я собираюсь возиться с этой ерундой. Я ответил, что пока не закончу; на это он, намекая на мою шутливую фразу, сказанную накануне инженеру, мол, хочу построить церковь на Воркуте, ответил: «Не собор строишь». — «А кто тут строит собор? — ответил я. — Вам, похоже, нравится человеческая кровь, но смотрите, не подавиться бы». Рассвирепев, он велел мне спуститься с лесов и зайти к нему.

Один на один в конторе он сказал мне, что когда-нибудь попробует моей крови; я ответил: «На здоровье, если она вам так нравится». Тогда он спросил, какой у меня срок, желая дать понять, что донесет на меня как на отказчика от работы и мне набавят срок. Но когда услышал, что мне дали максимум и сидеть мне еще долго, понял, что его угрозы на меня не действуют, и велел убираться. Видно, моя кровь пришлась ему не по вкусу, по крайней мере на тот раз; позже он нашел способ мне отомстить, о чем я расскажу дальше.

Мы уже покончили с основной кладкой, когда наступила осень со всеми ее тяготами и печалями. Взамен она ничего не предлагала, в отличие от тех краев, где осенью собирают виноград или другие плоды земли. Теперь мы месили грязь по дороге на работу и обратно, а так как были одеты еще не по-зимнему, сырость и холод пронизывали нас до костей. Тем временем из- за нехватки стройматериалов пришлось оставить крышу и настилы; несколько недель мы занимались вспомогательными работами, часто под дождем, а вскоре и под снегом. Нелегко приходилось, хотя смену мы заканчивали теперь не в семнадцать, а в шестнадцать часов.

Стало, однако, еще хуже, когда подвезли материалы: утомительно и опасно, уложив тяжелые балки, таскать наверх глину и шлак; сновать вверх-вниз с тяжелой ношей на спине или с носилками по шатким, крутым и скользким лестницам, по обледенелым и покрытым снегом лесам и мосткам. Во второй половине октября мы снова взялись за кладку: надо было докончить стояки для вентиляционного канала и дымоходов. Снова приступив к обязанностям каменщика, я приобрел новый опыт: узнал, как кладут кирпич при температуре ниже сорока градусов мороза, — это любопытный и тяжелый опыт. Как раз когда мы в начале ноября клали кирпич выше уровня чердака и крыши, температура опустилась до минус сорока трех и держалась так почти неделю. А мы работали как ни в чем не бывало.

Как строить при таком морозе? Объясняю: подсобники разводят два костра: один под вагончиком с песком, другой под котлом с водой; в горячую воду с песком быстро сыплют цемент, смесь быстро доставляется к месту кладки, и ею быстро скрепляют кирпичи. Только надо точно укладывать каждый кирпич, потому что смесь схватывается сразу, даже если подсобник сэкономил на цементе. Каменщик вынужден спешить еще и потому, что наверху продувает, и если он не спустится скорее погреться, то рискует отморозить нос, руки или ноги.

Такие стены выходят, конечно, повыше, чем предусмотрено, но кому до этого дело? В первую же оттепель они обретут нужную высоту и прочность. До конца оттепели продержатся, а потом… Потом видно будет; да и кому это важно в стране стахановцев? Мы ведь строим коммунизм, а он чем раньше рухнет, тем лучше.

Но хватит рассказывать об участках, где применялся наш принудительный труд, а то утомится самый терпеливый читатель. Отдохнем немного, проведя в лагере несколько часов свободного времени, дозволенного даже заключенным. Они не имеют права зваться гражданами или обращаться к вольному словом «товарищ», но все же они не прикованы цепью: они человеческие существа, только «временно изолированные». Так что мы «свободно» прогуливаемся за колючей проволокой.

Посмотрим же, как устроен наш загон, расположенный на склоне и имеющий вид неправильного прямоугольника, обращенного катетерами к четырем сторонам света.

Вахта находится на юго-восточной стороне прямоугольника; отсюда вверх ведет проезжая дорога. Держаться надо правой стороны, но не затем, чтобы дать дорогу машинам; машин тут сроду не бывало, кроме изредка проезжающего грузовика с продовольственной базы. Просто справа имеется грубо сколоченный деревянный тротуар, чуть шире метра, который спасает от грязи в сырое время года, с мая по сентябрь, а зимой не нужен, потому что между высокими сугробами его не отличить от проезжей части.