«Любая женщина меня бы поняла», – думала в отчаянии Нелл.

Повинуясь какому-то загадочному импульсу, она решила повидать Джейн Хардинг.

Джейн оказалась дома и если была удивлена при виде Нелл, то ничем этого не проявила. Некоторое время они беспечно болтали, но Нелл чувствовала, что Джейн наблюдает за ней и ждет, пока она заговорит о подлинной цели своего визита.

Нелл сама не знала, зачем она пришла сюда. Возможно, потому, что опасалась и не доверяла Джейн. Она чувствовала в Джейн врага и боялась, что этот враг обладает мудростью, в которой ей отказано. Весьма вероятно, что Джейн – дурная женщина, но она, безусловно, умна, и у нее есть чему поучиться.

Тщетно пытаясь унять дрожь в голосе, Нелл неуверенно спросила, считает ли Джейн, что музыка Вернона будет иметь успех, и как скоро это может произойти.

Она ощутила на себе взгляд холодных зеленых глаз Джейн.

– Становится трудновато?

– Да, понимаете…

Неожиданно для самой себя Нелл рассказала о своих затруднениях – об уловках, к которым приходилось прибегать в повседневной жизни, о – молчаливом давлении матери, даже упомянула, что есть некто богатый, добрый и все пони-мающий…

Как легко говорить подобные вещи женщине – даже такой, как Джейн, которая ничего об этом не знает! Женщина всегда все поймет – она не станет отмахиваться и говорить, что это мелочи.

Когда Нелл умолкла, Джейн сочувственно сказала:

– Конечно, вам нелегко. Когда вы познакомились с Верноном, то понятия не имели о его увлечении музыкой.

– Я не представляла себе, что это такое, – с горечью отозвалась Нелл.

– Полагаю, нет смысла возвращаться к тому, что вы себе представляли.

– Очевидно. – Тон Джейн начал раздражать Нелл. – Вы, конечно, считаете, что его музыка должна быть на первом месте, что он гений и что я должна с радостью принести любую жертву…

– Нет, – покачала головой Джейн. – Я не слишком разбираюсь в гениях. Некоторые люди рождаются с уверенностью, что они важнее всего остального, а некоторые – нет. Невозможно определить, кто прав. Для вас было бы лучше всего убедить Вернона бросить музыку, продать Эбботс-Пуиссантс и жить с вами на полученные деньги. Скажу откровенно: я знаю, что у вас нет ни единого шанса уговорить его отказаться от музыки. Эти вещи – гениальность, искусство, называйте их как хотите – гораздо сильнее вас. Вы окажетесь в положении короля Канута на морском берегу[20]. Отвратить Вернона от музыки вам не удастся.

– Что же мне делать? – беспомощно спросила Нелл.

– Ну, вы можете либо выйти замуж за богатого мужчину, о котором вы говорили, и быть с ним в меру счастливы, либо выйти за Вернона и быть крайне несчастной, если не считать кратких периодов блаженства.

Нелл посмотрела на нее:

– А как бы вы поступили?

– О, я бы вышла за Вернона и была бы несчастной, согласитесь, некоторые находят радость в печали.

Нелл встала, подошла к двери и остановилась, глядя на Джейн, которая откинулась на спинку кресла, куря сигарету и полузакрыв глаза. Она походила не то на кошку, не то на китайского идола. Нелл внезапно охватил бешеный гнев.

– Я ненавижу вас! – крикнула она. – Вы хотите отобрать у меня Вернона. Вы злая – я чувствую это!

– А вы ревнуете, – спокойно отозвалась Джейн.

– Значит, вы признаете, что у меня есть основания ревновать? Вернон не любит вас и никогда не полюбит, но вы хотите им завладеть!

Последовала напряженная пауза. Затем Джейн рассмеялась, не двинувшись с места. Нелл выбежала из квартиры, едва сознавая, что делает.

Себастьян часто навещал Джейн. Обычно он приходил после обеда, осведомившись по телефону, будет ли она дома. Оба находили удовольствие в обществе друг друга. Джейн рассказывала Себастьяну о работе над ролью Сольвейг, о том, как трудно справиться с этой музыкой, удовлетворив Радмаагера и, что самое главное, себя. В свою очередь Себастьян делился с Джейн своими амбициями, теперешними идеями и неопределенными планами на будущее.

Однажды вечером Себастьян заметил после долгой паузы:

– Не знаю почему, Джейн, но с тобой мне говорить легче, чем с кем бы то ни было.

– Ну, мы оба в каком-то смысле из одного теста, верно?

– Неужели?

– Думаю, что да. Не внешне, а по сути. Нам обоим нравится правда. Полагаю, мы оба видим вещи такими, какие они есть.

– А большинство людей – нет?

– Конечно. Например, Нелл Верекер. Она видит вещи такими, какими они ей кажутся, какими ей хочется, чтобы они были.

– Ты имеешь в виду, что она рабыня условностей?

– Да, но это палка о двух концах. Джо, к примеру, гордится тем, будто ей наплевать на условности, что ведет к такой же узости и предубежденности.

– Пожалуй, если ты против всего, что бы то ни было. Джо именно такая. Она бунтарь по натуре и не задумывается над тем, против чего протестует и к чему бунт приведет. Вот почему я в ее глазах безнадежен. Я преуспеваю – а она льнет к неудачникам. Я богат – и уверен, что она ничего не потеряет, а только выиграет, если выйдет за меня замуж. А быть евреем в наши дни не считается недостатком.

– Это даже модно, – рассмеялась Джейн.

– И все же меня не оставляет странное чувство, что я нравлюсь Джо.

– Возможно, так и есть. У нее просто неподходящий для тебя возраст, Себастьян. Тот швед на твоем приеме говорил истинную правду – быть разделенным во времени куда хуже, чем в пространстве. Ничто не отделяет тебя так безнадежно от другого человека, если ты не подходишь для него по возрасту. Можно быть созданными друг для друга, но родиться в неподходящем возрасте. По-твоему, это звучит нелепо? Полагаю, когда Джо будет лет тридцать пять, она может безумно в тебя влюбиться. Чтобы полюбить тебя, Себастьян, нужна женщина, а не девушка.

Себастьян смотрел на огонь. Был холодный февральский день, и в камине потрескивали дрова. Джейн ненавидела газовые печи.

– Ты никогда не задумывалась, Джейн, почему мы с тобой не влюбились друг в друга? Платоническая дружба – явление редкое, тем более что ты очень привлекательна. В тебе много от сирены, хотя ты сама этого не сознаешь.

– Возможно, в нормальных условиях у нас завязался бы роман.

– Разве мы не в нормальных условиях? Погоди, я знаю, что ты имеешь в виду, – что «линия уже занята».

– Да. Если бы ты не любил Джо…

– А если бы ты… – Он не договорил.

– Выходит, ты об этом знаешь? – спросила Джейн.

– Очевидно. Ты не в обиде, что я заикнулся об этом?

– Ни в малейшей степени. Если что-то существует, какая разница, говорить об этом или нет?

– Ты принадлежишь к тем людям, Джейн, которые уверены, что если достаточно чего-нибудь сильно хотеть, то это обязательно сбудется?

Джейн задумалась.

– Едва ли. Столько вещей происходит само собой, что не хватает времени на что-то надеяться. Когда с чем-то сталкиваешься, приходится выбирать, принимаешь ты это или отвергаешь. Это судьба. А сделав выбор, нужно следовать ему, не оглядываясь.

– Чувствуется дух греческой трагедии. Электра у тебя в крови, Джейн. – Он взял со стола книгу. – «Пер Гюнт»? Погружаешься в роль Сольвейг?

– Да. В этой опере главная героиня скорее она, а не Пер. Сольвейг удивительный персонаж. Она так спокойна и бесстрастна, но при этом уверена, что ее любовь к Перу – единственное, что существует на земле и на небе. Сольвейг знает, что нужна ему, хотя он никогда не говорит ей об этом. Пер покидает ее, а она умудряется обратить это в неопровержимое доказательство его любви. Музыка Радмаагера великолепна. «Благословен, кто сделал жизнь мою благословенной!» Показать, как любовь мужчины может превратить тебя в бесстрастную монахиню, трудно, но чудесно.

– Радмаагер тобой доволен?

– Иногда. Хотя вчера он ругал меня последними словами и тряс так, что у меня стучали зубы. Впрочем, он был прав – я пела как мелодраматичная барышня, увлеченная сценой. А здесь нужна сила воли, сдержанность – Сольвейг должна быть нежной и мягкой, но внутренне сильной. Как в тот день говорил Радмаагер – гладкий белый снег с четким рисунком на нем. – Джейн заговорила об опере Вернона: – Она уже почти закончена. Я хочу, чтобы он показал ее Радмаагеру.