– Да. Откуда вы знаете, Бауэрмен?

– Национальный колорит музыки абсолютно ясен. Конечно, он последователь русской революционной школы, но… как я сказал, национальность безошибочна. До него были пионеры – те, которые пытались достичь того, что удалось ему. У нас есть наша английская школа – Холст, Воан-Уильямс, Арнолд Бакс[1]. Композиторы всего мира стремились к новому идеалу – абсолюту в музыке. Этот человек – прямой последователь парня, который погиб на войне. Как же его звали… Дейр – Вернон Дейр. У него был истинный талант. – Он вздохнул. – Интересно знать, Левин, скольких талантов мы лишились из-за этой войны?

– Трудно сказать, сэр.

– Об этом лучше не думать. – Старик поднялся. – Не буду вас задерживать – я знаю, что у вас много дел. – На его лице мелькнула улыбка. – «Гигант»! Полагаю, это маленькая шутка – ваша и Гроэна. Все считают, что Гигант – Молох механизации, и не понимают, что подлинный гигант – маленький человечек. Индивидуалист, прошедший через каменный и железный век, и, хотя цивилизации рушатся и гибнут, пробивающийся через еще один – ледяной век, создающий новую цивилизацию, о которой мы даже не мечтаем… – Улыбка стала шире. – С возрастом я все сильнее убеждаюсь, что нет ничего более жалкого и нелепого и в то же время более чудесного и удивительного, чем человек… – Бауэрмен задержался у двери, взявшись за ручку. – Любопытно, что ведет к созданию таких существ, как этот Гигант? Что производит его на свет? Что его питает? Наследственность формирует Гиганта, окружение полирует его, секс ослабляет… Но это не все. Есть еще его – пища.

Жестокий, но гениальный Гигант, Левин! Монстр, питающийся плотью и кровью. Я ничего не знаю о Гроэне, но готов поклясться, что он вскормил своего Гиганта собственной, а может быть, и чужой плотью и кровью… Их кости стали хлебом Гиганта… Я старик, Левин, и у меня свои причуды. Сегодня вечером мы видели конец – я бы хотел знать начало.

– Наследственность, окружение, секс… – медленно произнес Левин.

– Совершенно верно. Так я могу надеяться, что вы мне расскажете?

– По-вашему, я знаю?

– Уверен, что знаете.

Последовало молчание.

– Да, – сказал наконец Левин, – я знаю. Если бы я мог, то рассказал бы вам всю историю, но… есть причины, по которым я не могу этого сделать.

– Жаль. Было бы интересно послушать.

– Как знать…

В мире Вернона главенствовали только три по-настоящему важных существа: няня, Бог и мистер Грин.

Конечно, были еще горничные в детской – Уинни, теперешняя, а до нее Джейн, Энни, Сара и Глэдис. Впрочем, были и другие, которых Вернон не помнил. Горничные никогда подолгу не задерживались, так как не могли поладить с няней. Поэтому в мире Вернона они значили немного.

Существовало также двойное божество, именуемое Мама-Папа, которое Вернон упоминал в молитвах и связывал с поеданием десерта. Это были смутные и, конечно же, прекрасные фигуры – особенно Мама, но они опять-таки не принадлежали к реальному миру Вернона.

В его подлинном мире все было в высшей степени реальным. Например, циновка на полу в детской – в зелено-белую полоску и довольно грубая для голых коленок. В одном из уголков имелась дыра, которую Вернон упорно потихоньку расширял при помощи пальцев. Или стены детской, где лиловые ирисы тянулись кверху, оплетая ромбы, которые, если на них долго смотреть, превращались в кресты. Это казалось Вернону подлинным волшебством.

У стены стоял игрушечный конь-качалка, но Вернон редко гарцевал на нем. Куда чаще он играл с плетеными паровозом и грузовиками. Невысокий шкаф был полон в большей или меньшей степени поломанными игрушками. На верхней полке находились самые интересные вещи, с которыми можно было играть в дождливый день или когда няня пребывала в хорошем настроении. Коробка с красками, кисточки из настоящего верблюжьего волоса и целая куча листов с картинками, которые нужно вырезать. Те вещи, о которых няня говорила, что от них один беспорядок, – иными словами, самые лучшие.

И в центре этого детского мироздания находилась няня. Персона номер один из верноновской троицы, доминирующая над всем прочим. Большая, толстая и вся накрахмаленная. Всемогущая и вездесущая. Лучшей няни и представить было невозможно. Она часто говорила, что разбирается в том или в этом лучше маленьких мальчиков. Вся ее жизнь была посвящена заботе о мальчиках (иногда и о девочках, но они не интересовали Вернона), которые, вырастая, делали ей честь. Так говорила няня, и Вернон ей верил. Он не сомневался, что когда вырастет, то тоже сделает няне честь, хотя зачастую это казалось маловероятным. В няне было нечто, внушающее благоговейный страх, и одновременно что-то необычайно уютное. Она знала ответы на все – даже на загадку ромбов и крестов на обоях.

– Понимаешь, – объяснила няня, – на все можно смотреть с двух точек зрения. Должно быть, ты об этом слышал.

Так как почти то же самое она как-то сказала Уинни, Вернон был вполне удовлетворен. В дальнейшем няня продолжала утверждать, что у каждого вопроса есть две стороны, поэтому Вернон всегда представлял себе вопрос чем-то вроде буквы «А» с крестами по одну сторону и ромбами по другую.

Следом за няней шел Бог. Он также выглядел очень реальным, так как постоянно фигурировал в няниных разговорах. Няня знала большинство вещей, которые делал Вернон, но Бог знал все, поэтому был еще более невероятным существом, чем няня. Бога нельзя было видеть, но он видел все и всех даже в темноте, что, по мнению Вернона, давало ему несправедливое преимущество. Иногда, лежа ночью в постели, Вернон думал о том, как Бог смотрит на него из мрака, и от этой мысли ему становилось неуютно и хотелось спрятаться поглубже под одеяло.

А вообще-то по сравнению с няней Бог казался неосязаемой личностью. Большую часть времени о нем можно было не думать, покуда няня не упоминала о нем в разговоре.

Однажды Вернон попытался взбунтоваться:

– Знаешь, няня, что я сделаю, когда умру?

– Один, два, три, четыре… – бормотала няня, вязавшая чулки. – Ну вот, я уронила петлю. Нет, мастер Вернон, я этого не знаю.

– Я поднимусь на небо, подойду к Богу и скажу ему: «Ты ужасный человек, и я тебя ненавижу!»

Молчание. Он все-таки отважился это произнести. Что теперь будет? Какое наказание, земное или небесное, обрушится на него за столь невероятную дерзость? Вернон ждал, затаив дыхание.

Подобрав петлю, няня невозмутимо посмотрела на Вернона поверх очков.

– Едва ли Господь всемогущий станет обращать внимание на то, что говорят скверные мальчишки, – заметила она. – Уинни, дай мне, пожалуйста, ножницы.

Вернон удалился пристыженным. Ничего не получилось. Ему следовало знать, что няню нельзя поставить в тупик.

Был еще и мистер Грин. Он походил на Бога тем, что его невозможно было видеть, но Вернону он казался вполне реальным. Например, Вернон точно знал, как мистер Грин выглядит, – среднего роста, довольно толстый, немного похож на бакалейщика, который поет фальшивым баритоном в деревенском хоре, с ярко-голубыми глазами, румяными щеками и бакенбардами. Самым лучшим в нем было то, что он любил играть. О какой бы игре ни подумал Вернон, это оказывалась именно та, которую на данный момент предпочитал мистер Грин. Вернон знал о нем и другие интересные вещи – например, что у него было целых сто три ребенка. Первая сотня представлялась Вернону единым целым, вот остальные трое – совсем другое дело. У них были самые чудесные имена, которые он только знал, – Пудель, Белка и Дерево.