– Совсем наоборот.
– Только не делайте мне комплименты из вежливости. Вы так меня смутили, что я чуть не столкнулся с трамваем.
– Я всегда говорю то, что думаю.
– Вот как? Интересно… – Его голос слегка изменился. – Я уже давно хотел сказать вам кое-что и сейчас набрался смелости, хотя это и неподходящее место. Выходите за меня замуж, Нелл. Вы так нужны мне.
– Нет! – испуганно воскликнула Нелл. – Я… я не могу.
Четвинд бросил на нее быстрый взгляд, потом слегка сбавил скорость.
– Я знаю, что слишком стар для вас…
– Нет… Я не это имела в виду…
На его губах мелькнула улыбка.
– Я старше вас минимум лет на двадцать, Нелл. Конечно, это много. Но, как ни странно, я уверен, что могу сделать вас счастливой.
Минуту-другую Нелл сосредоточенно молчала, затем тихо произнесла:
– Я не могу…
– Превосходно! На сей раз вы говорите уже не так уверенно.
– Но я в самом деле…
– Я не стану сейчас особенно настаивать. Будем считать, что вы ответили «нет». И запомните, я могу долго ждать того, что хочу получить. Хочу верить, что в один прекрасный день вы скажете «да».
– Не скажу!
– Скажете, дорогая. Надеюсь, у меня нет соперника? Уверен, что нет.
Нелл не ответила. Она напоминала себе, что обещала матери никому не рассказывать о своей помолвке, и в глубине души чувствовала стыд.
Джордж Четвинд завел веселый светский раз-говор.
Глава 7
Август был трудным месяцем для Вернона. Нелл с матерью уехали в Динар. Он писал Нелл, и она ему отвечала, но в ее письмах не было ничего, что могло бы его порадовать. Нелл писала, что весело проводит время, хотя и жалеет, что его нет рядом.
Работа Вернона носила чисто рутинный характер и не требовала большой сообразительности. Нужны были только методичность и аккуратность. Так что его ум ничто не отвлекало от тайной любви и музыки.
Вернон решил написать оперу на сюжет полузабытой детской сказки о принцессе в башне. В его мыслях она ассоциировалась с Нелл – теперь вся сила его любви устремилась в новое русло.
Вернон работал как проклятый. Слова Нелл о его беззаботном проживании с матерью не давали ему покоя, и он настоял на том, чтобы жить отдельно. Ему удалось снять дешевую квартиру, создавшую абсолютно незнакомое ему чувство свободы. В «Кери-Лодж» Вернон никогда не смог бы толком сосредоточиться. Мать все время хлопотала бы над ним, уговаривая то поесть, то подышать свежим воздухом, то лечь спать. А на Артур-стрит он часто с наслаждением засиживался до пяти утра.
Вернон сильно похудел и выглядел изможденным. Майра беспокоилась о его здоровье и навязывала ему тонизирующие средства, но он уверял, что чувствует себя великолепно. Вернон никогда не рассказывал матери о своих занятиях. Иногда он впадал в отчаяние, а иногда ощущал прилив творческих сил, удачно завершив очередной фрагмент.
Вернон неоднократно ездил в Лондон и проводил уик-энд с Себастьяном, который в свою очередь дважды приезжал к нему в Бирмингем. В этот период Себастьян был для Вернона самой надежной опорой. Вернон по-прежнему был очень привязан к другу, а кроме того, высоко ценил его мнение во всех областях искусства. Он играл ему отрывки на взятом напрокат пианино, объясняя, как они будут оркестрованы. Себастьян слушал, молча кивая, а потом обычно говорил:
– Это должно получиться, Вернон. Продолжай.
Он тщательно воздерживался от резко-критических замечаний, считая, что они могут стать роковыми. Вернон на этой стадии творчества нуждался только в поощрении.
– Именно этим ты намеревался заниматься в Кембридже? – спросил однажды Себастьян.
Вернон задумался.
– Нет, – ответил он наконец. – Во всяком случае, это не то, что я представлял себе вначале – после того концерта. Та идея исчезла – возможно, она вернется через некоторое время. Очевидно, эта вещь будет достаточно традиционной. Но я так ее и – задумал.
– Понятно.
При встрече с Джо Себастьян откровенно высказал ей то, что думал.
– Вернон называет свое сочинение вполне традиционным, я же считаю, что это не так. Оно совершенно необычно – особенно в том, что касается оркестровки, – ему, правда, недостает еще мастерства. Это блестяще, но незрело.
– Ты говорил ему об этом?
– Господи, конечно нет! Одно обескураживающее слово – и он выбросит всю работу в мусорную корзину. Я знаю эту породу. Сейчас я кормлю его похвалами по чайной ложке. Позже нам понадобятся садовые ножницы и поливальный шланг. Я путаюсь в метафорах, но ты знаешь, что я имею в виду.
В начале сентября Себастьян устроил прием в честь герра Радмаагера, знаменитого композитора. Вернон и Джо были приглашены.
– Нас будет всего около дюжины, – сказал Себастьян. – Анита Куорл, балерина, – меня интересуют ее танцы, хотя она форменная маленькая стерва. Джейн Хардинг поет в Английской опере – вам она понравится. Правда, Джейн неправильно выбрала профессию – она актриса, а не певица. Вы двое, Радмаагер и еще два-три человека. Радмаагера заинтересует Вернон – он расположен к молодому поколению.
Джо и Вернон были в восторге.
– Думаешь, я смогу создать что-то стоящее, Джо? – В голосе Вернона не слышалось особого энтузиазма.
– Конечно! – отважно заверила его Джо.
– Ну, не знаю. Все, что я написал в последнее время, никуда не годится. Я хорошо начал, но сейчас выдохся, толком ничего не создав.
– Очевидно, потому, что ты работаешь целыми днями.
– Да, наверно… – Он помолчал. – Будет чудесно познакомиться с Радмаагером. Он один из немногих, которые пишут настоящую музыку. Я бы хотел поговорить с ним о своих идеях, но, боюсь, это выглядело бы чудовищной дерзостью.
Прием носил неформальный характер. Себастьян устроил его в большой студии, где не было ничего, кроме концертного рояля на возвышении и большого количества подушек, разбросанных по полу. В углу поспешно установили стол, нагрузив его всевозможными яствами.
Каждый брал себе что хотел и усаживался на по-душку. Когда прибыли Джо и Вернон, на возвышении танцевала маленькая рыжеволосая девушка с гибким мускулистым телом. Танец не блистал изяществом, хотя был по-своему зажигательным. Девушка спрыгнула со сцены под бурные аплодисменты.
– Браво, Анита, – одобрил Себастьян и обратился к Вернону и Джо: – Вы взяли еду? Тогда садитесь рядом с Джейн – вот она.
Они заняли указанное место. Джейн была высокой женщиной с красивой фигурой, пышными темно-каштановыми волосами и глубоко посаженными зелеными глазами. Вернон подумал, что ей около тридцати лет. Она казалась ему не слишком красивой – у нее были чересчур широкое лицо и острый подбородок, – но по-своему привлекательной.
Джо сразу же заговорила с ней. В последнее время ее увлечение скульптурой пошло на убыль. У нее было недурное сопрано, и сейчас она носилась с идеей стать оперной певицей.
Джейн Хардинг слушала с достаточным сочувствием, время от времени вставляя краткие замечания.
– Если хотите, можете прийти ко мне в квартиру, – сказала она наконец. – Я послушаю вас и сразу определю, чего стоит ваш голос.
– Правда? Это очень любезно с вашей стороны.
– Пустяки. Вы можете мне доверять – в отличие от тех, кто зарабатывает на жизнь уроками, у меня нет причин вас обманывать.
Себастьян поднялся и сказал:
– Твоя очередь, Джейн.
Она тоже встала, огляделась и кратко скомандовала, словно обращаясь к собаке:
– Мистер Хилл!
Маленький человечек пробился сквозь толпу, извиваясь, как червь, и поднялся следом за ней на возвышение.
Джейн спела французскую песню, которую Вернон никогда не слышал раньше:
J’ai perdu mon amie – elle est morte.
Tout s’en va cette fois pour jamais,
Pour jamais, pour toujours elle emporte
Le dernier des amours que j’aimais.
Pauvres nous! Rien ne m’a crié l’heure
Оù là bas se noyait son lincueil
On m’a dit «Elle est morte!» Et tout seul
Je répète «Elle est morte!» Et je pleure…
[14]