Джон заворожено смотрел, как несутся по небу серые легкие облака. Тонкий резной флюгер на эркере соседнего дома вырисовывался четким чистым штрихом. Мельхиор окликнул его – хватит ворон считать! Охнув, ученик припустил вниз по улице, к пекарю. Кроме обычной нормы хлеба, надо было купить еще две пшеничных булки для меланхолика Валентина. Отец Трифиллий  велел во что бы то ни стало вылечить болящего, недаром его прислали сюда, к Сильвестру. Лучшего врача не сыщешь во всей стране. Только и большей заразы, чем этот Валентин, судя по всему, тоже еще поискать. И часа не прошло, как он приехал, а уже умудрился кислой своей физиономией досадить всем окружающим. Войдя в келью, он осмотрелся, потрогал языком родинку над губой и прошелестел: «Какое убожество!» Среди бела дня, не спросясь у Сильвестра, завалился на постель. Велел Джону, словно слуге, закрыть ставни на окнах, и не благодаря, выслал вон жестом руки, тоже, подумаешь, князь. Интересно, от этой меланхолии умирают? И если да, то как скоро?

 * * *

День проходил, как и все прочие дни: торопись по делам, собирай необходимые баночки и мешочки, растирай пестиком жесткие зерна в порошок, уворачивайся от крепкого подзатыльника, если Сильвестр найдет тебя недостаточно внимательным или быстрым. Перед обедом все собрались в молельне, Валентин вышел из комнаты и преклонил колени вместе со всеми. От трапезы он отказался, лишь вяло поковырялся в отварной рыбе, выпил стакан красного вина и вновь удалился к себе. Джон только диву давался, как этому молодчику все сходит с рук. «Да, - проворчал Сильвестр, - счастье привалило. Ну ничего, поживем-увидим. Что скажешь, Мельхиор?» Мельхиор пожал плечами: все симптомы тяжкой меланхолии были налицо. Дольше разбираться было некогда, на крыльце уже стояли посетители.

 * * *

Ближе к вечеру, когда Джон уже домыл аптеку и выполаскивал тряпку, Сильвестр послал его за больным. Тот явился незамедлительно. Короткие темно-русые волосы его были гладко причесаны, сероватая кожа чуть припудрена, глаза и брови слегка подведены тонким углем. Сильвестр усмехнулся, но ничего по этому поводу не сказал. Валентин стоял перед докторами с самым скучающим видом. Джон сел в уголке с медной мельничкой в руках и старательно перемалывал корни девясила. В любой другой день, окончив дневные труды, он бы занимался с Сильвестром латынью, или отвечал на всякие каверзные вопросы, буде учителю захотелось бы испытать его, или слушал бы рассказы аптекаря о дальних землях и хитрых заморских травах и зверях. Избавиться от нудной латыни, конечно, неплохо, но ежиться под взглядом заносчивого барчука было почти невыносимо. Как-то сразу же едко обозначалась собственная никчемность, и руки в ссадинах, и грязь под ногтями, и то, что ты мал, конопат и неучен.

- Ну, - благожелательно обратился к Валентину Сильвестр, - как устроился? Надеюсь, неплохо?

Юноша вымученно улыбнулся и пожал плечиком: спасибо, мол, не беспокойтесь.

- Дом Трифиллий сказал, что болезнь продолжается долго. Что делали за то время твои врачи и чем тебя пользовали?

Валентин потупился было, но, снова подняв холодные глаза, рассказал о клизмах, о травяных ваннах и бесчисленных отчитываниях, которые ему учиняли педагоги и лекари. Пил всякую тошнотворную гадость, состав которой указать не сумел. Не помогло, впрочем, ничего. Кровь не отворяли, сочтя его чрезмерно хрупким для такой процедуры.

Сильвестр покачал острым горбатым носом и с ласковым сочувствием спросил:

- А гируд ставили?

Ставили, но и гируды не принесли облегчения. Наоборот, от них было только хуже.

- Ну хорошо, - смилостивился Сильвестр, – не надо гируд. Ты ничего не ел сегодня за обедом, почему?

Валентин с вежливой улыбкой объяснил, что есть ему без надобности, поскольку он и так прекрасно обходится. Задав еще несколько вопросов, Сильвестр велел Валентину снять одежду, чтобы брат Мельхиор смог бы осмотреть его должным образом. Валентин вскинул было брови, но смолчал и равнодушно скинул рясу, а потом и тонкую рубаху. Вид его бледного, мучнистого тела заставил Джона мучительно покраснеть. Валентин взглянул на него со сдержанным брезгливым отвращением и послал воздушный поцелуй.

Вечером, когда пришла пора отправляться в церковь, Валентин выплыл из своей комнаты, и был он ослепителен. Нежные румяна прозрачным слоем лежали на лилейных щеках, линия бровей была вычерчена безупречно, губы алели и жирно поблескивали. Не говоря ни слова, Сильвестр взял щеголя за локоть, подтащил к бадейке с водой и с силой макнул туда лицом. По опыту Джон знал, что вырваться из рук старого лекаря было не так-то просто, и почти пожалел дурака. Жесткая широкая ладонь прошлась по мокрому лицу, стирая с возмущенного и полузахлебнувшегося Валентина белила, от угля расползлись грязные разводы, жирная помада розовела на пальцах аптекаря. Сильвестр протянул первую попавшуюся тряпицу и буркнул: «Утрись. И впредь имей стыд, мальчик. Храм есть храм». Казалось, меланхолик сейчас набросится на старика, но через секунду Валентин справился с собой, вежливо улыбнулся и, как смог, вытер перепачканное лицо. Невозмутимый Мельхиор запер аптеку, все отправились на вечерню.

От ужина постоялец собирался отказаться, но старый врач поставил перед ним миску и спокойно велел приниматься за еду да побыстрее, иначе вылечиться будет непросто. После еды Валентин испросил разрешения удалиться, но Сильвестр прошел в его комнату вслед за ним. О чем они беседовали, неизвестно, впрочем, на следующее утро Валентин тихо и кротко исполнял все распоряжения, пил настойки и вообще являл собой пример и образец идеального пациента.

Когда Сильвестр отправился вразумлять юношу, Джон спросил у Мельхиора, чем болен этот сумасброд.

- Не чем, а как, - вздохнул Мельхиор. – Избыточная меланхолия, коли ее не лечить, пускает корни в душу и через девять месяцев родит глубокое отчаяние, а то, в свою очередь, чревато безумием. А еще кровь отравляется черным ядом, и через это страдает сердце, хорошего-то мало. Родные юноши беспокоятся, вот и послали к отцу Сильвестру. Его меланхолии уже семь месяцев, времени немного осталось.

Джон хмыкнул. Мельхиор посмотрел на него и покачал головой:

- Думаешь, с тобой бы так не нянчились? Ты пойми, дурачок, случаи всякие бывают. Валентин этот не прост совсем, а то бы отец Сильвестр с ним так не миндальничал. И вот что, - чуть понизил голос травник. – Может быть, он и правда всего-то испорченный и несчастный мальчишка. А может, и нет. Ты пока с ним особенно не откровенничай и не нахальничай. Лучше всего – держись в стороне.

Вскоре меланхолик обратился к отцу Сильвестру с покорной просьбой: позволить ему ночевать в городской гостинице с тем, чтобы никого не стеснять и не мешать работе аптеки. Он клятвенно обещал являться каждодневно для осмотра и выполнения должных назначений, обязательно посещать общую трапезу и мессы вместе со всеми и (тут Валентин слегка запнулся) в подобающем и приличном виде. Сильвестр выслушал его, кивнул и сказал, что находит предложение разумным и непременно передаст его аббату, но пока дом Трифиллий своей властью не разрешит или не запретит, все останется, как и было. Но вообще почему бы нет – глядишь, аббат и согласится. Валентин учтиво поклонился, расцвел фальшивой улыбкой и ушел.