* * *

Перед церковью пышно цвели августовские розы. Шесть огромных кустов, по три слева и справа от входа, были усыпаны поздними, роскошными цветами. Ближе ко входу росли белые, тонкие, горделивые, дальше полыхали розы глубокого винного бархата, но щедрее всех цвели кусты роз оттенка темного золота. Джон замер, оглушенный их прохладным капризным ароматом. В жизни не видал он таких великолепных цветов. Воистину, то были розы из венка Мадонны. «Что, малыш, не хочешь ли сорвать?» – прострекотали за спиной. Невысокий, чуть выше Джона, старичок с совком в руке смотрел на него с веселым любопытством. «А сорвать-то нельзя, - хихикнул старичок, - каждая сосчитана, и все принадлежат Деве Марии». Джон, покраснев, попытался было объяснить, что он и не думал ничего такого, но старик, дернув плечом, уставился на него и спросил, не хочет ли мальчик помочь ему, отцу Инне, садовнику аббатства, коли уж имеет досуг стоять и пялиться на аббатские розы. Джону все равно было нечего делать, и он поплелся за старичком. Тот смешно по-воробьиному припрыгивал на ходу, одна нога была у него короче другой, кроме того, старик был горбат. Шли они недолго. У старой стены, в тихом и теплом солнечном месте в траве темнели глубокие квадратные ямы. В некотором отдалении от них Джон увидел несколько странных пучков голых стеблей, охваченных железными венцами. Корни у них были подрыты, неподалеку валялся острый кол, вилы и лопата. Монах, выставляя одно плечо высоко над другим, кивнул головой на окольцованные кусты и сказал: «Ну вот, сынок, пришли. Теперь ты хватай за стебельки, вон те, крайние, повыше пояска, а я подтолкну. Да смотри, держи хорошенько и сильно-то не тяни. Растения – они тоже боль имеют, если корни порвать. Осторожненько держи, как ребеночка». Джон непонимающе посмотрел на старика и вдруг остолбенел. Так вот зачем его сюда привели. Ледяной озноб прошил его до костей, обдал холодным потом. «Дедушка, - сипло шепнул Джон, - она же закричит. Нельзя же, дедушка!». Отец Инна оторопел, потом пристально вгляделся в посеревшее лицо Джона. «Ох мангельвурцер! Да ты что ж, Сильвестру ученик, что ли?» Джон судорожно кивнул. «Ты что ж, думаешь, старый Инна тебя вместо собаки привел?» Джон дерзко взглянул в сморщенное глумливое личико монаха и кивнул еще раз. Старик не выдержал и расхохотался, заливисто и высоко, почти с привизгом. «Да ты хоть раз мандрагору-то видел? – заливался он. - Умник, тоже! Пионы это, сынок, пионы! Помирать ить собрался, охти мне!» Джон стоял дурак дураком, не зная, от чего ему зареветь – от обиды или от облегчения. Отсмеявшись, отец Инна стал серьезен, перекрестил Джона, себя и кусты, подвел мальчика к голым неопрятным стеблям, торчавшим из земли, и показал, как надо держать. Сам взял в руки вилы, бережно подвел их под кусты, откуда торчали корневища, облепленные комьями земли, и с криком «тяни легко», резко нажал на рукоятку здоровенных вил. Куст вывернулся из рыхлого газона и остался в руках у аптекарского ученика. Ни крика, ни смертельного плача, только некрасивая метелка, облепленная землей, валяется на лужайке. Отец Инна просиял, захлопал в ладоши и стал хлопотать возле куста, очищая корни, вынимая лишние травинки. Джон с любопытством заглянул ему через плечо. Нет, ничего похожего на альрауна и вправду не было. «Не веришь? - хитро усмехнулся отец Инна, осматривая пион. – Эх, грамотей! Кто ж мандрагору-то днем копает! И прутьев у ней нет никаких, лопух и лопух. Только что цветет красиво, лиловым. Да и не кричит она. Враки все, я рвал, так уж знаю. Дурачит тебя Сильвестр!» «Не только отец Сильвестр, - обиделся Джон. – Мне отец Мельхиор тоже рассказывал». Вынув острый нож из холщового кошеля, старик обрезал старые худые корни, оставив лишь самые сочные, здоровые. «Ну так оба и дурачат, - спокойно парировал старый садовник. – помогай-ка лучше, мангельвурцер. Кол подай». Отец Инна распоряжался, как военачальник в битве, как аббат на торжественной мессе, как… как Сильвестр в аптеке. Не подчиниться Джон не мог. Он крепко ухватился за куст, и острый кол пронзил путаницу корней. Точным движением отец Инна вогнал острие в середину беспорядочных обрезанных стеблей, мясистых корешков, целого подземного гнезда, и огромный куст разломился пополам. Одним взмахом ножа садовник ловко раскроил каждую половинку еще надвое. Потом они с Джоном присыпали срезы толченым углем и отправились сажать кусочки пиона в ямы подле стены. «Бережно, бережно, сынок! - покрякивал отец Инна, - глазки ему береги. Вот они, красненькие, в них вся витальная сила . Это у нас багряный, рдеет, что твой плащ у святого Георгия, а вот сейчас белые рассадим и передохнем». Джон держал кустики, пока отец Инна припорашивал их землей и питательной смесью, ведрами таскал воду из недальней бочки, чтобы дать напиться саженцам, зарывал безобразные ямы, оставшиеся на месте старых кустов, и слушал, раскрыв рот, бесконечные рассказы отца Инны про лилии, несущие на себе слова небесной молитвы, про липу, зацветшую среди зимы, чтоб почтить умирающего святого, про цветок граната и три кольца роз, подарок Деве Марии от архангела Гавриила. Так и нашел его Готлиб, проходивший мимо и поздоровавшийся со старым садовником. Джон, перемазанный в земле, пару раз облившийся водой, даже не заметил, что прошло несколько часов, что его выходная рубаха превратилась в грязную тряпку, что все это время он ни разу не вспомнил о Мельхиоре.

* * *

«Ах вот ты где! А замызгался-то весь! – покачал головой Готлиб. - Учитель твой-то тебя по всему монастырю чуть не с собаками ищет. Вот будет тебе, как найдет!» Джон поспешно извинился перед садовником и со всех ног бросился было к госпиталю. «Подожди уж, вместе пойдем, - сказал отец Инна, - глядишь, отмолю тебя у твоего учителя. Строгий он?» Джон широко улыбнулся. «Нет, отец Мельхиор добрый. Отец Сильвестр – тот да, тот строгий. Но он в аптеке остался» Старик попытался почистить одежду Джона, да куда там! Зелень и земля въелись намертво. Но отчего-то Джон совершенно не беспокоился на этот счет. Отец Инна семенил рядом с ним, а в ушах у Джона до сих пор звучали чудные его истории. Ну неужто сам рвал мандрагору? Чудеса!

* * *

Отец Инна чуть отстал, его кто-то окликнул, и Джон, поклонившись ему, побежал к госпитальному двору. Мельхиор сидел на скамейке перед деревянным столом и помогал Флору чистить позднюю мелкую малину: зимой сушеные ягоды спасут многих от жара и боли в горле. Инфирмарий скользнул по Джону неприязненным взглядом и посторонился. Виноватый и перепачканный, Джон подошел к учителю и остановился чуть поодаль. Оправдываться не имело смысла – и за отлучку, и за грязную мокрую одежду ничего хорошего ждать не приходилось. «Ты где был, висельник? - устало спросил Мельхиор. - На какой свалке?» Джон потупился. «Скажи, Мельхиор, - тихо, но внятно спросил инфирмарий, - не послать ли за розгой?». «Да не худо бы, - раздумчиво протянул травник, - пожалуй, что самое время». И тут, припрыгивая по-воробьиному, во дворик госпиталя вошел отец Инна. Поприветствовав инфирмария и дружески поздоровавшись с Мельхиором, он сел на скамеечку рядом с травником и начал многословно благодарить аптекаря за толкового и дельного помощника. Рассыпаясь в похвалах юному Иоанну, старик не забывал время от времени зорко оглядывать пышную клумбу аптекарского огорода, как бы между делом похватывать со стола костлявую малину и ободряюще подмигивать переконфуженному Джону. «Отец Инна, - мягко сказал Мельхиор, - да полно. Он и вправду вам так помог?» Садовник махнул руками и пожаловался, что ничего бы сегодня он не сделал, кабы Царица Небесная не послала ему такого хорошего и умненького мальчика. А что малыш пион за мандрагору принял – так это чистые пустяки, это от неопытности, и впрямь, и взрослые люди-то ошибаются, а то дите несмышленое! Мельхиор слегка покраснел, выслушав рассказ отца Инны, инфирмарий прятал улыбку, а Джону хотелось провалиться сквозь землю, мать-кормилицу этой самой мандрагоры, будь она неладна. «Да я же по делу к тебе, Мельхиор! – и садовник уцепился птичьей лапкой за руку аптекаря. – Отдай мне мальчишку! Будет садовником, а уж один-то аптекарь у нас есть, да и Флор вот подрастает. Отдай, он садовник от Бога! На что он вам с Сильвестром, а с настоятелем я полажу!» Джон, как громом пораженный, не смел и пикнуть. Глядя на обескураженного Мельхиора, он сжимал и разжимал грязные кулаки. В голове билась идиотская мысль: «Не бывает! Не бывает! Они должны были предупредить!» Иона не верил своим ушам. Мельхиор растерянно поклонился старику. «Отец Инна, как я вас почитаю, вы знаете. Это для Джона честь, и для меня тоже. Но как же можно?» «А так и можно, - ухмыльнулся садовник. – Отдай, вот и весь сказ. Пусть со мной идет, коли хочет, у него рука легкая, зеленая, помогай ему святой Фиакр! Зелейник он то ли будет, то ли нет, а садовник прирожденный. Ты, сынок, сам-то чего хочешь?». Джон успокоился. Впервые его спрашивали, что он хочет, и ответ он знал точно. Тихо, почти шепотом, он попросил оставить его при отце Мельхиоре. Он бы хотел стать садовником, но аптекарем хочет быть больше. Отец Инна хихикнул и подтолкнул Мельхиора горбатым плечиком. «Это хорошо, что он у тебя такой верный. Цени, Мельхиор! Сильвестру-то поклонись от меня, клистирных дел профессору. Отпускай мальца ко мне, я худому не научу. И без меня кому надо научат». Мельхиор низко поклонился и поцеловал старику сухую веснушчатую руку. «А что измарался он, так не бранись! Рубаху отстирает, а опыт прирастет. Себя-то вспомни, каким красавцем хаживал, как розы со мной сажал!» Отец Инна неловко, боком слез со скамьи и поковылял восвояси.