В тусклом свете масляной лампы Байсеза, Абдикадир и Кейси устроились на дорогих ложах вокруг небольшого огня, горевшего в очаге.
В руках у Кейси был высокий стеклянный кубок с вином. Он протянул его Байсезе.
— Хочешь? Это вавилонское вино. Получше, чем македонское пойло.
Она улыбнулась и отказалась.
— Думаю, мне завтра лучше быть трезвой.
— Вспоминая Джоша, думаю, ты права: кому-то из вас точно нужно быть трезвым, — проворчал американец.
— Ну вот, горстка выживших из двадцать первого века снова вместе. Я уже и не помню, когда мы в последний раз оставались одни.
— Когда разбился наш вертолет, — ответил Кейси.
— Так вот, как ты это видишь? Когда разбился «Птичка-невеличка», — сказала Байсеза. — Нет чтобы сказать, что с того дня, как наш мир разлетелся на куски.
Кейси пожал плечами.
— Я — профессионал, который потерял свой корабль.
Она кивнула.
— Ты хороший человек, Кейси. Дай хлебну.
Она отобрала у него кубок и сделала глоток. Вино было богатым на вкус, казалось очень старым, почти испортившимся, но точно было создано опытными виноделами.
Абдикадир смотрел на нее, в его голубых глазах отражалось пламя очага.
— Джош говорил сегодня со мной, прежде чем потерял способность шевелить языком. Он считает, что ты от него что-то скрываешь — даже сейчас, — что-то насчет Глаза.
— Порой я не знаю, что следует ему рассказывать, — сказала Байсеза. — Он человек девятнадцатого века. Боже, он еще такой молодой.
— Но он же не ребенок, Биз, — сказал Кейси. — Многим из тех, кто умер за нас, сражаясь против монголов, было даже меньше. И ты знаешь, он готов жизнь отдать за тебя.
— Знаю.
— Ну, так поведай нам о том, что ты не хочешь рассказывать ему, — попросил Абдикадир.
— Мои худшие опасения.
— Относительно чего?
— Относительно того, что было у нас под носом с самого первого дня, парни. Наш кусочек Афганистана и неба над ним, которое сберегло «Союз», — вот все, что попало сюда из нашего времени при Слиянии. И как бы старательно мы ни искали, нам не удалось найти ничего, что принадлежало бы к эпохам после нас. Мы были последними, кого нужно было отобрать. Разве вам это не кажется странным? Почему исследование двух миллионов лет земной истории заканчивается именно на нас?
Абдикадир кивнул.
— Точно. Потому что мы — последние. После нас уже не из чего собирать образцы. Нашему времени принадлежал последний год, последний месяц… даже последний день.
— Мне кажется, — сказала Байсеза, — что в последний день должно было случиться нечто ужасное — с человечеством или всем миром. Может быть, поэтому нам не нужно беспокоиться о временных парадоксах. Ничего бы не произошло, история бы не изменилась из-за того, что мы попали в прошлое. Ведь после нас у Земли больше не будет истории…
— Наверное, это дает ответ на вопрос, который появился у меня, когда ты рассказывала нам с Джошем свои идеи о разрывах в пространстве-времени, — сказал пуштун. — Бесспорно, понадобилось бы огромное количество энергии, чтобы порвать пространство-время на части. Ведь это ждет Землю? — он развел руками. — Некая колоссальная катастрофа: безудержный поток энергии, на фоне которого наша планета подобна снежинке, падающей в раскаленный горн — энергетический шторм, который разрушает само пространство-время…
Кейси закрыл глаза и отпил из своего кубка еще вина.
— Бог мой, Биз, — сказал он. — Ведь знал же, что ты испортишь настроение.
— А может быть, именно поэтому отбор образцов произошел в первую очередь, — предположил Абдикадир.
Байсеза никогда об этом не думала.
— Что ты имеешь в виду? — спросила она.
— Представь себе, что горит библиотека. Что ты будешь делать? Станешь бегать между полками и хватать все, что под руку попадется. Возможно, создание Мира является подготовкой к спасению имущества.
— Или мародерством, — сказал Кейси, не открывая глаз.
— Это ты о чем?
— Может, эти Перворожденные здесь не только для того, чтобы запечатлеть конец нашего мира. Что, если он — их рук дело? Готов поспорить, об этом ты тоже не думала, Биз.
— Все равно, почему ты не могла рассказать Джошу об этом? — спросил Абдикадир.
— Потому что он полон надежд. Мне бы не хотелось отнимать их у него.
Какое-то время они сидели в тяжелой, гнетущей тишине, но потом стали рассказывать друг другу о своих планах на будущее.
— Мне кажется, Евмен находит меня весьма полезным в своих бесконечных стратегиях увести внимание царя от Вавилона, — сказал Абдикадир. — Я предложил экспедицию к верховьям Нила. Кажется, Перворожденные сохранили фрагменты человечества, которые относятся к первым поколениям, отделившимся от шимпанзе. А что, если они были самыми первыми? Что такого от человека могли найти Перворожденные в этих самых давних и самых волосатых наших прародителях? Этим я и хочу подкупить Александра…
— Отличная идея, — похвалила его Байсеза, но в глубине души она все же сомневалась, что царь на это купится. Именно его мировоззрению суждено было заправлять в ближайшем будущем, и это были мечты о героях, богах и мифах, а не поиск ответов на вопросы научной викторины. — Мне кажется, что ты всегда найдешь себе место, куда бы ты ни пошел, Абди.
Он улыбнулся.
— Думаю, меня всегда привлекали традиции суфизма. Понимание веры путем внутреннего созерцания себя. Где я нахожусь — не имеет значения.
— Как бы мне хотелось, чтобы и я так могла, — откровенно призналась Байсеза.
— Что касается меня, — сказал Кейси, — то я не собираюсь всю жизнь прожить в тематическом парке Джеймса Уатта. Я пытаюсь дать новое рождение другим областям человеческой мысли — электричеству, возможно, даже электронике…
— Иными словами, — перебил его Абдикадир, — он станет учителем в школе.
Отик немного поморщился, затем почесал свой широкий затылок.
— Просто хочу быть уверенным в том, что, когда меня не станет, все, что сейчас здесь делается, не умрет вместе со мной и новые поколения смогут продолжить заново открывать все утерянное.
Байсеза пожала ему руку.
— Все в порядке, Кейси. Уверена, ты будешь отличным учителем. Я всегда думала о тебе, как о суррогатном отце.
Ругань Кейси на английском, греческом и даже монгольском языке была впечатляющей.
Байсеза поднялась со своего ложа и сказала:
— Парни, мне жаль прерывать веселье, но я должна немного поспать.
В едином порыве все трое обнялись, прижавшись головами, словно совещающиеся на поле игроки.
— Дать тебе «голубой отбой»? — спросил Кейси.
— У меня еще есть… Вот еще что, — прошептала она. — Освободите людей-обезьян. Если я смогу вырваться из этой клетки, то и они должны.
— Обещаю… — сказал Кейси. — Прощаться не будем, Биз.
— Нет, не будем.
— «Зачем дается жизнь, чтобы потом ее у нас отняли…» — процитировал вдруг Абдикадир.
— Мильтон, «Потерянный рай». Я прав? Монолог Сатаны.
— Ты не перестаешь меня удивлять, Кейси, — сказала Байсеза и улыбнулась. — Перворожденные — не боги. А вот я всегда восхищалась Сатаной.
— К черту все это, — сказал Кейси. — Их нужно остановить.
Постояв так еще немного, она освободилась из их объятий и ушла, оставив наедине с вином.
Байсеза отыскала Евмена и попросила его разрешения покинуть банкет.
Грек поднялся со своего места, как всегда невозмутимый и явно трезвый. На своем высокопарном английском с резким акцентом он произнес:
— Хорошо, вы можете идти, мадам, но если только позволите мне ненадолго составить вам компанию.
В сопровождении двух стражей они пошли по вавилонской Дороге процессий и зашли в дом, который занял капитан Гроув. Британец обнял ее и пожелал удачи голосом Ноэля Кауарда[39]. Байсеза и Евмен продолжили свой путь и, покинув город через ворота Иштар, направились в македонский лагерь.
Ночь была ясной и холодной. На небе сверкали незнакомые звезды, и костлявый полумесяц выглядывал из-за высоких, желтоватых облаков. В лагере ее встретили радостными криками. В честь Байсезы царь велел приготовить для воинов и их семей вино и угощения. Казалось, весь лагерь был на ногах: в палатках горел свет от масляных ламп, а музыка и смех разносились словно дым, подхваченный ветром.
