Киплинг посмотрел на него с отвращением.
— В этом все вы, де Морган, всегда преуменьшаете возможность ближних своих.
Де Морган только рассмеялся.
— А может быть, не существует никакого бога Слияния, — он говорил с каким-то необычным волнением в голосе. — Знаете, все, что мы пережили, все с момента Слияния так похоже на кошмарный сон, вызванный лихорадкой. Байсеза, ты рассказывала мне о массовых вымираниях в прошлом. Ты говоришь, что в мое время об этом было известно, но все отказывались в это поверить. Ты также сказала, что во всех найденных памятках тех времен не было и следа разумной жизни, ничего до появления человека и его непосредственных предшественников. Возможно, если мы сами должны умереть, это будет первый случай вымирания разумного вида, — он сжал ладони в кулак и уставился на свои пальцы. — Абдикадир говорит, что, по мнению ученых двадцать первого века, разум связан со структурой Вселенной, что он каким-то образом делает вещи реальными.
— Коллапс волновых функций… Да. Возможно.
— Если это так и весь наш вид находится на грани исчезновения, тогда, возможно, перед нами последствия этого. Говорят, что когда смотришь смерти в лицо, перед твоими глазами проносится все твое прошлое. Возможно, мы, как порода, испытываем последний психологический шок, уходя в небытие. Осколки нашей кровавой истории в последние моменты выплыли на поверхность, как пузырьки воздуха. И, может быть, падая вниз, мы разбиваем структуру самих пространства и времени… — теперь он говорил быстро и возбужденно.
Редди лишь засмеялся.
— Не тебе о таком размышлять! — сказал он.
Байсеза потянулась и взяла Джоша за руку.
— Редди, закрой рот, — сказала она, потом обратилась к Джошу. — Послушай меня, Джош. Это — вовсе не сон перед смертью. Я считаю, что эти сферы — объекты искусственного происхождения, а Слияние — целенаправленное действие. Мне кажется, что здесь замешан разум, который намного превосходит наш, но подобный нашему.
— Но ваши существа в Глазе могут смешивать времена и пространства, — мрачно заметил де Морган, — что это, по-вашему, если не прерогатива бога?
— О, я думаю, что они — вовсе не боги, — ответила Байсеза. — Да, они могущественны. Да, они намного превосходят нас. Но они — не боги.
— Почему ты так в этом уверена? — спросил Джош.
— Потому что у них нет сострадания.
Их мирная жизнь продолжалась четыре дня. Затем возвратились послы Александра.
Из тысячи человек, отправившихся к монголам, вернулась лишь дюжина. Капрал Бэтсон был жив, но лишился носа и ушей. В сумке на своем седле он привез отрезанную голову Птолемея.
Когда Байсеза узнала об этом, ее бросило в дрожь от мысли о неизбежности войны и от потери еще одной нити из распутывающейся ткани истории Земли. Судьба капрала Бэтсона, этого отличного солдата из Ньюкасла, заставляла ее сердце обливаться кровью. Она слышала, что Александр оплакивал потерю друга.
На следующий день македонские лазутчики сообщили, что в лагере монголов царит большая активность. Было ясно, что их наступление скоро начнется.
В тот день Джош нашел Байсезу в храме Мардука. Она сидела на полу, прислонившись спиной к выгоревшей, почерневшей стене и набросив на ноги британское солдатское одеяло, чтобы отогнать подступающий холод. Она не сводила взгляда с Глаза, которое они окрестили Глазом Мардука, хотя некоторые из томми называли его Яйцом бога. В последнее время женщина проводила в храме почти все свободное время.
Джош сел рядом с ней, обхватив свои худые бока руками.
— Ты же должна отдыхать.
— А я и отдыхаю. Отдыхаю и наблюдаю.
— Наблюдаешь за наблюдателями?
Она улыбнулась.
— Кто-то же должен это делать. Я не хочу, чтобы они думали…
— О чем?
— Что мы не знаем. Не знаем о них и о том, что они сделали с нами и с нашей историей. Кроме того, мне кажется, что здесь есть сила. Она должна быть, иначе как тогда появился этот Глаз и его братья, разбросанные по всей планете, как иначе расплавились и превратились в лужу двадцать тонн золота… Я не хочу, чтобы сила попала в руки к Сейбл или Чингисхана. Если мы проиграем, то я с пистолетом встану в дверях.
— О, Байсеза, ты такая сильная! Как бы мне хотелось, чтобы я был таким, как ты.
— Не стоит.
Он держал ее руку, очень крепко, и она не пыталась отнять ее.
— Вот, — второй рукой она порылась под одеялом и извлекла из-под него металлическую флягу. — Выпей чаю.
Он снял с фляги крышку и сделал глоток.
— Вкусно. Вот только вкус у молока какой-то… ненастоящий.
— Из моего аварийного пайка. Сгущенное и облученное. В американской армии дают «таблетки самоубийства», а в британской — чай. Я берегла его для особого случая. Разве может быть что-то более… э-э-э… особенное?
Он пил чай и, казалось, полностью ушел в себя.
Байсезе было интересно, не появился ли наконец-то и у него шок от Слияния. У каждого он проходил по-своему.
— Ты в порядке? Просто вспомнила дом?
Она кивнула.
— Мы мало друг другу о нем рассказывали, да?
— Наверное, для нас это слишком болезненные воспоминания.
— В любом случае, расскажи мне, Джош. Расскажи о своей семье.
— Я пошел по стопам отца. Он тоже был журналистом и освещал события Гражданской войны, — которая, вдруг поняла Байсеза, в прошлом Джоша произошла всего двадцать лет назад. — Он получил пулю в бедро. В итоге в рану попала инфекция и через два года он умер. Мне тогда было всего семь лет, — он говорил шепотом. — Я спросил у него, почему он стал журналистом вместо того, чтобы идти воевать. Тогда он сказал, что кто-то должен был смотреть на войну со стороны, чтобы потом рассказать о ней остальным, иначе они могут начать думать, что ее никогда не было. Я ему верил и стал журналистом. Порой я возмущался тем, что моя судьба была предопределена еще до моего рождения. Но мне кажется, что это не так уж и странно.
— Спроси об этом у Александра.
— Хорошо… Моя мать еще жива. Или была жива. Жаль, что я не могу сказать ей, что со мной все в порядке.
— Возможно, каким-либо образом она об этом знает.
— Виз, я знаю, с кем бы ты сейчас была, если бы…
— С моей маленькой дочерью, — сказала Байсеза.
— Ты никогда не рассказывала мне о ее отце.
Она вздрогнула.
— Он был красивым лодырем из моего полка. Представь себе Кейси без обаяния и понимания важности личной гигиены. Между нами вспыхнула страсть, и я была беспечной. Напились и забыли предохраняться. Когда родилась Майра, Майк был… в растерянности. Он не был плохим человеком, но мне было уже все равно. Я хотела ее, а не его. Как бы там ни было, он погиб. — Байсеза почувствовала, как у нее защипало в глазах, и она протерла их ладонью. — Порой меня не было дома несколько месяцев. Я понимала, что провожу недостаточно времени с Майрой. Всегда обещала себе, что стану лучше, но никогда не могла привести свою жизнь в порядок. Теперь я застряла здесь, и мне приходится иметь дело с проклятым Чингисханом, а я просто хочу домой.
Джош провел ладонью по ее щеке.
— Мы все хотим этого, — сказал он. — Но, по крайней мере, мы есть друг у друга. И если мне суждено умереть завтра… Биз, ты веришь, что мы вернемся? Веришь, что, если появится новый разрыв во времени, мы будем жить снова?
— Нет. А может быть, что это будет другая Байсеза Датт. Но это буду уже не я.
— Значит, у нас есть лишь этот момент, — прошептал он.
После этого наступило неизбежное. Их губы встретились, их зубы соприкоснулись, и она утащила его к себе под одеяло, срывая с него одежду. Он был нежным и неловким — почти девственником, — но прильнул к ней с отчаянной, молящей страстью, которая эхом отозвалась в ней.
Она погружалась в древнюю, растекающуюся по всему ее телу теплоту.
Но когда все закончилось, Байсеза вспомнила о Майре, и чувство вины пронзило ее, как боль сломанного зуба. Внутри себя она обнаружила пустоту, словно раньше это было место Майры, а теперь оно навеки исчезло.
