Походная жизнь монголов была простой и практичной, обусловленной многовековыми традициями. С наступлением ночи они останавливались и получали провиант: высушенный на солнце творог, просо, кумыс — алкогольный напиток из перебродившего молока кобылиц — и солонину. Утром кочевники клали немного творога в кожаный мешок и наливали туда воды. Возникающая во время езды тряска вскоре превращала его во что-то наподобие йогурта, который ели с большим удовольствием и обильной отрыжкой. Коля завидовал навыкам монголов: как они могли изготовить кнут из сыромятной кожи коровы, и даже тому, как они использовали очищенную людскую мочу в качестве лекарства, когда у одного из солдат начался жар.

Походы Чингисхана всегда осуществлялись продуманно, и о любых приказах или изменениях в планах сообщалось быстро, но без суеты. В монгольской армии господствовала строгая иерархия, основывающаяся на десятичном принципе. Поэтому цепь соединений в ней была упрощенной, и у каждого офицера в подчинении находилось не больше десяти воинов. Командиры соединений снабжались высочайшими полномочиями, благодаря чему у войска возрастала гибкость и способность быстро реагировать на действия противника. К тому же великий монгол позаботился о том, чтобы во всех подразделениях, вплоть до последнего взвода, служили воины разных народностей, из разных кланов и племен. Таким образом армия могла быть верной лишь ему одному. По мнению Коли, это был довольно продвинутый способ структурировать армию: неудивительно, что этим кочевникам не раз удавалось разбить разношерстные армии средневековой Европы. Но такая система сильно зависела от подготовленности и надежности командного состава. Офицерские кадры беспощадно закалялись в жестоких тренировках и проверялись такими испытаниями, как императорская охота, и сражениями, разумеется.

По прошествии нескольких дней, все еще находясь глубоко в сердце Монголии, армия пересекала травянистую равнину, направляясь в Каракорум. Когда-то этот город был центром власти уйгуров, поэтому Чингисхан сделал его постоянной столицей своей империи. Но даже издалека Коле было видно, что стены города разрушены. Внутри виднелось несколько покинутых храмов, тогда как остальная часть города была поглощена вездесущей травой.

Вместе со своими крепкими телохранителями Чингисхан и Угэдэй осторожно объехали город. Для императора прошло всего лишь несколько лет с того дня, когда он провозгласил город центром своей власти, и вот теперь тот лежал перед ним в руинах. Коля наблюдал, как монгол вернулся в свою юрту мрачнее тучи, словно гневался на самих богов, которые посмеялись над его устремлениями.

В следующие дни монголы шли по долине реки Орхон, которая представляла собой огромную равнину, окруженную по бокам скалами, которая упиралась на востоке в голубые горы. Коля равнодушно подумал, что она была почти такой же, как и марсианские долины. Земля под копытами лошадей была серой и растрескавшейся, а сама река казалась ослабевшей. Иногда им приходилось переходить вброд речные притоки и русла. Ночью они разбивали лагерь на островах, состоящих из одной лишь грязи, и разводили огромные, ароматные костры из мертвых ив.

Когда они переправились через последнюю реку, местность начала подниматься. Сейбл сказала, что они покидают территорию Ара-Хангайского аймака Монголии двадцать первого века и переходят через Хангайский горный массив. За спиной у Коли оставалась земля, устланная мозаикой из лесов и долин, а впереди перед ним раскрывался еще более незамысловатый пейзаж из желтых лугов.

На широкой вершине массива было множество гребней и складок, усеянных разбитыми булыжниками, словно в том месте пересекалось много швов времени. Но тут перед ними предстала пирамида из камней, которой чудом удалось уцелеть во временных потрясениях. Проходя мимо, каждый монгольский воин добавлял к ней булыжник или камень. Коле было очевидно, что к тому времени, когда последние из них доберутся до нее, каменная пирамида успеет стать гигантским могильным курганом.

Наконец они спустились в степи. Хангайские горы скрылись за горизонтом, и теперь вокруг не было ничего, кроме плоской земли. Они двигались по равнине, на которой не было ни единого деревца, а высокая трава, словно вода, волнами расступалась под копытами их лошадей. Коля почувствовал огромное облегчение, когда мир вокруг него открылся и необъятные просторы Средней Азии наконец сделали маленьким даже Чингисхана и его амбиции.

Но им не встречались люди. На этой огромной территории иногда можно было увидеть круглые тени юрт — останки костров и призраки селений, которые сложили имущество на повозки и отправились на другое пастбище. В степи исчезало время: люди веками жили здесь без перемен, и эти потухшие костры могли развести гунны, монголы или даже монгольские коммунисты. И те, кто оставил после себя эти тени, могли пересечь равнину и попасть в совершенно иное время. Коля вдруг подумал, что, может быть, когда последние осколки цивилизации превратятся в прах, когда Земля будет навеки забыта и останется один лишь Мир, все они превратятся в кочевников, угодивших в эту великую западню человеческой судьбы.

Но людей не было. Время от времени Чингисхан высылал вперед поисковые отряды, но те возвращались ни с чем.

Но однажды монголы неожиданно обнаружили затерявшийся в самом сердце степи храм.

Вперед выслали лазутчиков. Йэ-лю отправил Колю и Сейбл вместе с ними, предположив, что их знания могут пригодиться.

Храм был небольшим квадратным сооружением с высокими воротами, украшенными витиеватым резным узором, с дверными кольцами в виде львиных морд. Вход в него с обеих сторон окружали покрытые лаком колонны, а верхние балки были увенчаны золотыми черепами. Коля, Сейбл и несколько монголов осторожно вошли вовнутрь. На низком столе среди остатков еды лежали рукописи в свитках. Стены были деревянными, в воздухе сильно пахло ладаном, отчего возникало всепоглощающее чувство отрешенности от мира.

— Думаешь, буддисты? — спросил Коля и вдруг заметил, что задал вопрос шепотом.

Сейбл не чувствовала никакой надобности говорить тихо.

— Да. И, по крайней мере, некоторые из них все еще здесь. Нельзя сказать, из какого времени это место. Как и на кочевников, время на буддистов не распространяется.

— Не совсем, — мрачно сказал Коля. — Советская власть пыталась очистить Монголию от храмов. Это место построили во времена, предшествующие двадцатому веку…

Тут из темноты задней части храма послышалось шарканье и им навстречу вышли два человека. Воины выхватили свои кинжалы, но были остановлены резким словом советника Йэ-лю.

Сначала Коле показалось, что это дети, ведь незнакомцы были одинакового роста и телосложения. Но когда они вышли на свет, то он увидел, что один из них был действительно ребенком, тогда как второй — стариком. Пожилой монах, по-видимому лама, был одет в красные атласные одежды и тапочки, а с шеи у него свисали янтарные четки. Он был ужасно худым: его запястья торчали из рукавов, как птичьи лапки. Ребенок оказался мальчиком, которому не могло быть больше десяти лет. Он был такого же роста, как и старик, и почти таким же худым. На нем было что-то похожее на красное одеяние старика, но на ногах — кеды, заметив которые Коля вздрогнул. Одной своей костлявой рукой лама держался за мальчика.

Лама улыбнулся им почти беззубой улыбкой и заговорил трескучим голосом. Монголы пытались ответить, но было очевидно, что и они его не понимали.

— Взгляни на ноги мальчика, — сказал Коля Сейбл шепотом. — Может быть, это место и не такое уж старое, как мы думали.

— Это обувь у него не старая, — проворчала в ответ Сейбл. — Все равно это ничего не доказывает. Если здесь остались только эти двое, то парнишка, должно быть, рыскал по округе в поисках еды и…

— Лама так стар, — прошептал Коля.

Так оно и было. Кожа старика на вид была тонкой, словно бумага, по прошествии лет покрылась пятнами и спадала с костей ровными складками, а глаза были такими светлыми, что казались почти прозрачными. Складывалось впечатление, будто бы он прожил гораздо больше, чем ему было отведено, и теперь вот-вот испарится.