— Хорошо, — похвалила его Байсеза. — Ты понял суть. Теперь вернемся к Эйнштейну. Он был физиком двадцатого века, и притом очень важным. Эйнштейн научил нас, что это не просто оптический эффект. Я не просто вижу, что твое лицо двигается медленнее, Джош. Свет является главным элементом, который лежит в основе того, как мы измеряем время. Поэтому чем быстрее я двигаюсь, тем медленнее я вижу, как время проходит мимо тебя.

— Но почему? — спросил Редди.

Абдикадир добродушно усмехнулся.

— Со времен Эйнштейна на этот вопрос не могут ответить вот уже пять поколений учителей физики в школах, Редди. Просто так устроена Вселенная.

— Как это замечательно, — улыбнулся Джош. — Должно быть, свет всегда остается молодым, никогда не стареет. Тогда, возможно, это правда, что ангелы Господни — существа, сотворенные из самого света.

Редди покачал головой.

— Ангелы или нет, — сказал он, — только все это чертовски сомнительно. И как это касается нашего теперешнего положения?

Байсеза ответила:

— Во Вселенной, в которой время само подстраивается под тебя в зависимости от того, как быстро ты движешься, понятие одновременности довольно сложно. То, что одновременно для Джоша и Редди, может не быть одновременным для меня. Все зависит от того, как мы двигается, как свет проходит между нами.

Джош кивнул, но было видно, что он был неуверен в том, что понял все правильно.

— И это не просто эффект времени? — спросил он.

— Не времени, а физики, — поправила его Байсеза.

— Кажется, теперь понятно, — сказал Джош. — И если такое может случиться, то, вероятно, можно взять два события, которые происходят не одновременно, скажем, момент из моей жизни в 1885 и момент из жизни Байсезы в 2037, и приблизить их так, что мы даже можем…

— Поцеловаться? — подколол его Редди с торжеством в голосе.

У бедняги Джоша лицо полыхнуло румянцем.

— Но все это видится с точки зрения того или иного человека, — сказал Редди. — А с точки зрения кого такого могущественного следует рассматривать наш новый мир? С точки зрения Бога или Глаза Времени?

— Не знаю, — призналась Байсеза.

— Нам нужно узнать больше, — решительно ответил Джош. — Если мы намерены когда-нибудь вернуть все на свои места…

— О да! — рассмеялся Редди наигранным смехом. — Вот оно. Вернуть все на свои места!

— В двадцать первом веке мы привыкли к тому, что наши моря, реки и воздух постоянно загрязняются, — сказал Абдикадир. — Теперь течение времени больше не является тем спокойным, непоколебимым потоком, каким было раньше. Теперь оно безудержно и полно водоворотов, — он пожал плечами. — Думаю, нам просто нужно к этому привыкнуть.

— А может, все гораздо проще? — сказал Редди жестким голосом. — Возможно, что своими шумными грохочущими машинами вы пошатнули сам свод вечности. Своим шумом и взрывами те ужасные войны, которые вы ведете в своем времени, необратимо расшатали стены этого свода.

Джош переводил глаза с одного на другого.

— Вот вы говорите, что все происходящее может носить неприродный характер, — сказал он, — то есть быть неестественным. Но ведь возможно и такое, что и некие высшие существа не имеют к этому никакого отношения. Может быть, в этом виноваты мы сами?

— Может быть, — ответила Байсеза. — А может и не быть. Наша наука не так далеко продвинулась, как ты это себе представляешь, Джош. Мы действительно не знаем.

— Как звали того человека? — Редди все никак не оставляла в покое теория относительности. — Эйнштейн, вы сказали? Имя вроде немецкое.

— Он был немецким евреем, — сказал Абдикадир. — В ваше время он был… э-э-э… шестилетним мюнхенским школьником.

— Сами пространство и время могут быть искривлены, — ворчал Редди. — Как тогда мнение Эйнштейна могло бы помочь миру справиться с изменениями и не распасться на куски… И теперь вы говорите, что он был евреем, да еще и немцем… Это настолько невероятно, что хочется смеяться.

Тут все услышали тихий голосок телефону:

— Байсеза, есть еще кое-что…

— Что?

— Тау Кита.

— Что это? А, наверное, звезда?

— Звезда, похожая на Солнце. Расположена примерно в двенадцати световых годах от Земли. Я видел, как она стала новой. Она была тусклой, и к тому времени, как я ее заметил, ее свет уже угасал, уже прошел свой пик. Это длилось несколько дней. Но теперь…

Абдикадир погладил свою бороду.

— И что с того? — спросил он.

— Но такого не может быть, — ответил телефон.

— Как так?

— Новые звезды — двойные системы. Для того что они появлялись, обязательно должна присутствовать звезда-компаньон, которая отдает свой инертный материал звезде, которая со временем взрывается.

— А у Тау Кита звезды-компаньона нет, — сказала Байсеза. — Тогда как же она стала новой?

— Загляни в мои записи, если не веришь, — обиделся телефон.

Женщина недоверчиво посмотрела в небо.

— В свете всего происходящего здесь, проблемы со звездой кажутся мне маловажным и абстрактным вопросом. Может быть, было бы лучше, если бы мы вернулись к насущным делам. Этот телефон вот уже несколько дней, как стал преемником вавилонских астрономов. Скоро ли он собирается поведать нам о своих чудесных открытиях?

— Это уж как он решит. Он всегда себе на уме.

Редди засмеялся и обратился к телефону:

— Уважаемый сэр Прибамбас! Поведайте мне о результатах вашей работы. Да как можно подробнее, и не важно, что она еще не закончена. Я приказываю тебе!

— Байсеза? — сказал телефон.

Лейтенант Датт установила на нем некоторые ограничения, чтобы он ненароком не сболтнул британцам чего-нибудь лишнего. Но теперь она лишь пожала плечами.

— Все в порядке, телефон.

— Тринадцатый век, — ответил телефон шепотом.

Редди наклонился к нему ближе.

— Какой? — переспросил он.

— Невозможно сказать точно. Изменения в положении звезд незначительны. Мои камеры разработаны для работы при дневном освещении, и мне пришлось долго обрабатывать полученные изображения — эти тучи мне, как заноза в… В тот период случилось несколько лунных затмений. Быть может, если бы мне удалось обнаружить одно из них, то я бы мог определить даже точную дату.

— Тринадцатый век, вот как, — повторил Редди и в свою очередь посмотрел на небо, на котором местами были видны облака. — Шесть столетий от дома!

— Для нас — восемь, — добавила Байсеза угрюмо. — И что это должно означать? Небо может быть и тринадцатого века, но мир, в который нас забросило, явно не Земля в период Средневековья. Например, Джамруд к этому времени не относится.

— А может быть, тринадцатый век — это основание. Как подкладка, на которую крепятся остальные фрагменты времени, и в итоге у нас получится хронологическое лоскутное одеяло.

— Извините за плохие вести, — пискнул телефон.

Байсеза пожала плечами.

— Думаю, они скорее трудные для понимания, чем плохие.

Редди прислонился спиной к камню и завел руки за голову.

В толстых стеклах его очков отражались облака.

— Тринадцатый век, — повторил он с тоской в голосе. — Каким же удивительным оказалось это путешествие. Я думал, что командировка в Северо-Западную пограничную провинцию уже сама по себе является захватывающим путешествием. Но чтобы очутиться в Средневековье! Однако вынужден признать, что не чувство изумления я испытываю в данный момент. И даже не страха, если учесть, что мы потерялись.

— Что же тогда? — поинтересовался Джош и отпил немного лимонада.

— Когда мне было пять лет, мои родители отправили меня на учебу в частный пансион в графстве Хэмпшир. Это было обычным делом, потому что если родители — колонисты, то они всегда хотят, чтобы их дети заняли достойное место на родине. Но в пять лет я ничего этого не понимал и возненавидел то место, как только переступил его порог. Лорн Лодж — Дом отчаяния! Признаюсь, меня регулярно наказывали за то, что я просто был самим собой. Мы с сестрой находили утешение в том, что играли в Робинзона Крузо. Вот уж не думал, что когда-нибудь я им стану на самом деле! Интересно, где сейчас бедняжка Трикс… Но теперь я понимаю, что то, что доставляло мне тогда наибольшую боль, было чувство, что меня бросили — как позже я сам себе это объяснял, — предали мои собственные родители, отправив в унылое место, в котором господствовали боль и страдания.