Теперь они вынуждены были идти на работу и притворяться, что у них есть жизнь за пределами этого здания. Как им это удавалось?
Когда я зашел в палату, то понял, что Джунипер плохо. Отек не спадал, и затылок напоминал кирпич. Ее глаза были закрыты, и она практически не двигалась, не считая подергивания рук. Она явно не хотела, чтобы к ней прикасались. У нее не выдалось ни одного хорошего дня с самой операции. Когда я прикоснулся к ее ладони, она в ответ не ухватилась за мой палец. Эта маленькая девочка стала вместилищем для трубок, проводов и капельниц, жертвой медицинских протоколов и процедур.
Я всеми силами старался не разрыдаться, когда в палату вошла доктор Маккарти. Я не видел ее с того дня, когда наша дочь появилась на свет. Тогда она, с морщинистым лицом и аурой всезнающего человека, напомнила мне Йоду. В тот день ее присутствие придало мне сил. Теперь я не знал, что и думать. Почему она появилась так неожиданно?
«Похоже, все в порядке, кроме странного отека головы, — сказала доктор Маккарти. — Не могу сказать с уверенностью, почему это происходит».
Она открыла инкубатор и аккуратно повернула голову Джунипер. Она проверила подачу кислорода и поступление лекарств, а затем снова взглянула на голову. Было видно, что она озадачена отеком, и выглядела более обеспокоенной, чем сама того хотела. Она перечислила возможные причины скопления жидкости и сказала, что назначит УЗИ, чтобы посмотреть, не протекает ли ПИК. Паузы между произнесенными ею предложениями казались слишком долгими и наполненными скрытым смыслом.
К тому моменту мне уже были известны нюансы в работе отделения интенсивной терапии, о которых не было сказано в брошюре. Я стал немного разбираться в секретном языке персонала, начиная от администратора и заканчивая врачами. Я видел, как они отдают распоряжения, замечал, что их смешит и злит, и наблюдал за взглядами, которыми они обменивались, полагая, что их никто не видит. Я был свидетелем ритуалов, которые они выполняли на рассвете, и их тихих полуночных собраний, которые они устраивали, пытаясь спасти очередную жизнь. Я знал, как выглядели их лица, когда они добивались успеха, и как менялось их выражение, когда они признавали, что ничего уже нельзя сделать.
Выражение лица Йоды меня насторожило.
Страх не отступал целый день. Когда я был уже не в силах это выносить, я поехал в супермаркет, чтобы купить что-нибудь к ужину. Только я вошел домой и стал разбирать пакеты с продуктами, как мне позвонили из больницы. Отек Джуни увеличился, ее кровяное давление падало, количество мочи было скудным, и скорее всего присоединилась инфекция. У нее собирались взять кровь и мочу на анализ и установить новый катетер. Врачи также хотели заменить ПИК, но для этой сложной процедуры требовалось разрешение родителей. Одному из нас необходимо было немедленно приехать в больницу.
Келли была напугана и растеряна, к тому же у нее першило в горле, и она боялась, что заболела. Она не могла подвергать Джуни риску заразиться. Я поцеловал ее и ринулся к двери.
По пути я вспомнил свой ночной кошмар: гром и молнии, ужас, который охватил меня ночью и не отпускал весь день. Мое подсознание сложило воедино все подсказки, которые я собирал после пробуждения, проанализировало их и послало мне удивительно простое сообщение.
Джунипер на пределе.
Когда я зашел в палату, Йода стояла рядом с инкубатором. Она выглядела еще более обеспокоенной, чем раньше. Она сказала, что повышает содержание кортизола в крови Джунипер из-за ее «гипокортицизма». Я не знал, что именно это означало, но, судя по всему, это было необходимо для повышения кровяного давления моей дочери.
«Не понимаю, почему ее давление падает, — сказала доктор Маккарти. — Возможно, она пока настолько мала, что ее почки просто не справляются».
Медсестра и лабораторный техник брали у Джунипер кровь и мочу на анализ и готовили ее к установке катетера. Они накрыли ее лицо марлей и смазали пах бетадином. Лабораторный техник сдвинул все трубки, так, чтобы ничего не запутать и не выдернуть.
— Ты держишь ПИК? — спросила медсестра, придвигаясь ближе.
— Держу, — ответил техник.
— Итак, милая, — сказала медсестра, пытаясь установить катетер.
Однако тот не входил. Катетер был слишком велик для уретры Джунипер.
Медсестра держала Джуни за ноги. Малышка была такой отекшей, что почти не могла двигаться, но умудрялась извиваться, пинаться и толкаться. Она имела возможность выражать свой протест только так, ведь кричать она не могла.
— Мне так жаль, малышка, — сказала медсестра.
— Я ее не виню, — сказал техник.
Я задержал дыхание и молился, чтобы это поскорее закончилось.
— Это ведь пятерка? — спросил техник, сомневаясь, что они взяли катетер нужного размера.
Пинки не прекращались.
— Да.
Она делала все, что в ее силах, чтобы отогнать их.
— Нам, похоже, понадобится три с половиной.
Показатель содержания кислорода в ее крови падал.
Джунипер продолжала молча плакать, а я ничем не мог ей помочь. Мысленно я умолял их прекратить, принести чертов катетер размера три с половиной и все остальное, что им было нужно, лишь бы прекратить мучения моего ребенка. Наконец им удалось установить катетер. Даже тогда, когда они снова надели на нее подгузник, она продолжала пинаться. Я не мог этого выносить. Неужели катетер был настолько большим, что ей до сих пор было больно?
«Знаю, малышка», — сказала медсестра.
На этом все не закончилось. Как только уретральный катетер был на месте, прибыла другая команда медиков, чтобы установить новый ПИК. Меня попросили подписать согласие на процедуру. В отделении интенсивной терапии родителям не разрешалось присутствовать при установке ПИК, поэтому меня попросили выйти. Прежде чем я ушел, старшая медсестра сказала мне, что Джунипер снова поставят капельницу с фентанилом. При мысли об этом я содрогнулся.
Я упал на стул в семейной комнате отдыха. По телевизору показывали детское развлекательное шоу. Главный герой, похоже, копировал Индиану Джонса, судя по его шляпе. Он прыгал, бегал и слишком эмоционально говорил по-испански. Я посмотрел в окно на светло-голубой свод неба, возвышающийся над темно-синей водой. Таким же видом я восхищался рано утром того же дня, но теперь приближался закат, и все купалось в свете заходящего солнца.
Ночь скоро наступит. Возможно, Джунипер поспит. А может, нам обоим удастся поспать.
Я все еще наблюдал из окна за окрашенным в фиолетовый небом, как вдруг, посмотрев на дисплей телефона, понял, что прошло уже больше часа. Я не понимал, почему никто мне не позвонил и не сказал, что процедура закончена и я могу вернуться в палату. Когда в Джунипер вставляли ПИК в прошлый раз, медсестры попросили меня выйти всего минут на пятнадцать. Почему на этот раз это заняло так много времени?
Я поднялся и пошел обратно в отделение, чтобы быть неподалеку, когда мне позвонят. Я сел на диван напротив стойки администратора и стал слушать, как пожилая женщина отвечает на звонки. На нее было сложно не обращать внимания, потому что ее звучный голос дополнялся сильным немецким акцентом.
Каждый раз, когда она снимала телефонную трубку, она напоминала мне бабулю в армейских ботинках.
«Отделение интенсивной терапии новорождённых! — сказала она, напевно растягивая „ё“. — Ханси!»
Голос Ханси был очень громким, и я слышал все, что она говорила сидящей рядом с ней молодой женщине. Они проверяли, какие медсестры были приставлены к каким новорожденным той ночью, и Ханси отпускала комментарии по поводу слишком большой численности медперсонала. Я радовался тому, что Ханси меня отвлекала. Прошло полтора часа, а о Джунипер до сих пор не было новостей. Я фокусировал внимание на голосе администратора, ритме ее предложений, внезапном повышении голоса и на том, как акцент делал ее похожей на военнослужащую.
