Со временем мы привыкли к младенцам с отсутствующими конечностями, отверстиями в позвоночнике и шунтами в мозгу.
В том месяце двое детей родились на критическом сроке. Второго я ни разу не видела.
Родителей было удивительно мало. Рядом со многими инкубаторами — пустые стулья. В эту больницу поступали дети даже с Карибских островов. Одни родители не могли позволить себе приехать, другие находились в тюрьмах или реабилитационных центрах. Были и те, кто, столкнувшись со сложностями, просто сбежали. Дети оставались здесь в одиночестве до тех пор, пока их не выписывали и не передавали опеке.
Мы с Томом сравнивали, оглядывая комнату. Все остальные младенцы были крупнее нашего, но дочь не билась в судорогах, и голова у нее не была перевязана. У нее были сформированы все части тела, все хромосомы.
В отличие от остальных родителей мы находились на привилегированном положении. Мы были вдвоем. У нас была хорошая работа. Мы могли взять отпуск. Мы жили неподалеку, говорили по-английски, были трезвыми.
Другие пары общались с помощью переводчиков, пытаясь хоть что-то понять. Некоторые отцы сопровождали младенцев, доставленных в больницу с помощью вертолета. Некоторые были одеты в деловые костюмы или комплекты для игры в гольф: от запланированных дел их отвлекли непредсказуемые события. Они выглядели так, словно только что проснулись, и не понимали, было ли происходящее правдой. Их лицах выражали удивление. Матери были бледные и безгранично печальные.
Мы видели пару не старше шестнадцати лет. Их окружали члены семьи с воздушными шариками в руках. Мальчик был так молод, что едва начал бриться. Мы думали, что рано или поздно он исчезнет, но он приходил каждый день, одетый в белую майку и слишком большие шорты. «У вас есть какие-нибудь вопросы?» — спрашивал его врач. В ответ он просто качал головой.
Жизнь каждого, кто здесь находился, должна была измениться навсегда. И мы не были исключением.
В первые пять дней я спала всего часов пять. Я не принимала душ. От стояния возле инкубатора у меня кружилась голова. Том подставлял мне стул, чтобы я могла сесть и, склонившись над его пластмассовой крышкой, смотреть на свою дочь. От моего дыхания пластик запотевал. В волосах у меня была засохшая рвота, а капилляры под глазами полопались от слез.
Для нас определили социального работника и защитника интересов больного. Нам не нужно было лечиться от наркозависимости, платить за бензин или жить в гостинице, но в один из дней нас пригласили на первый этаж на консультацию с финансовым специалистом, чтобы решить, кто будет оплачивать лечение.
Направляясь на консультацию, я паниковала. Да, нам повезло, но мы не были богаты. Я работала в газете, дела в которой не шли в гору. Среди работавших в ней журналистов были лауреаты Пулитцеровской премии, но сокращения и урезания зарплат не были в ней редким явлением. Мою зарплату сократили вдвое. Деньги, которые Том зарабатывал в Индианском университете, уходили на оплату его квартиры в Блумингтоне и покупку авиабилетов.
Финансовый специалист была милой и спокойной, но, сев за ее стол, я схватила Тома за руку. Я знаю, что проблемы такого рода стоят людям их домов, карьер, пенсий и свадеб.
Я была парализована страхом, что если наша дочь выживет, то окажется в руинах семьи, ее создавшей.
Все это происходило еще до реформы здравоохранения и защиты пациентов, и большинство страховок, включая ту, что предоставляла мне газета, имели лимит. Мы выбрали страховку от Индианского университета, потому что это было выгоднее, но покрывала она далеко не все. Лечение детей, рожденных настолько раньше срока, обходится более чем в один миллион долларов. Если наша дочь выживет, нам придется оплатить нестрахуемый минимум, дальнейшее лечение и, возможно, даже долгосрочный уход.
«Вы не можете решить это прямо сейчас», — сказала специалист. Платежеспособность того, кому необходимо было лечение, не имела значения. Большинство детей в конце концов становились участниками госпрограммы «Медикейд». Я была на грани, когда она сказала: «И это просто замечательная новость». Она придвинулась к нам на своем стуле и добавила: «Это обойдется вам всего в четыреста долларов».
Это будет совместный платеж за госпитализацию нашего ребенка. Все траты на лечение, предшествующие ее выписке, должна была покрыть страховая компания. У нас была одна из лучших страховок. Позднее нам предстояли большие затраты, но тогда я об этом не думала.
После этой пытки меня круглосуточно донимали люди, ответственные за выдачу свидетельств о рождении. Им нужно было немедленно узнать имя нашего ребенка. Мы с Томом спорили по поводу имени и решили отложить принятие решения до третьего триместра. На тот момент третий триместр еще не начался, но Именной полиции не было до этого дела. Они заходили ко мне в палату в середине ночи и оставляли книгу с именами. Они преследовали меня, подсовывая различные бумаги для заполнения. Однажды, когда у меня на животе еще были свежие швы, я в буквальном смысле попыталась убежать от одного из них.
На карточке, закрепленной на инкубаторе, значилось: «Френч, девочка, 570 г.» Буррито, которое мне приходилось есть в мексиканском ресторане, был тяжелее, чем она.
Я не могла заставить себя подумать об имени. Она вполне могла пойти в детский сад под именем Девочка Френч. На тот момент у нас были более важные заботы. Самым большим страхом было внутрижелудочковое кровотечение. Сосуды ребенка могли разорваться из-за постродового стресса или резкого повышения кровяного давления. В крови могли начать образовываться сгустки, вследствие чего давление начало бы повышаться. Ткань мозга могла отмереть, лишив ее способности двигаться, говорить и обучаться. Обширное мозговое кровотечение означало бы снятие ее с системы жизнеобеспечения.
Во время стресса тело направляет кровь сначала к мозгу и сердцу, а затем уже в брюшную полость. Из-за недостатка крови живот ребенка мог раздуться и почернеть, а кишечник — высохнуть.
Вентилятор поддерживал жизнь нашей дочери, но растягивал ее крошечные легкие с такой силой, что в них оставались шрамы. Из-за скачков давления, вызванных, например, агрессивными реанимационными действиями, ее альвеолярные мешочки могли разорваться. Слишком высокое давление в кровеносных сосудах могло привести к заполнению легких кровью.
Антибиотики, защищавшие ее от инфекций, могли привести к отказу почек. Кислород, что был необходим, мог оставить ее слепой. Наркотические вещества, нужные для комфортного самочувствия, могли вызвать у нее зависимость.
Медсестра посоветовала нам не надеяться слишком сильно. «Никогда не доверяйте недоношенному младенцу», — сказала она.
Друзья не знали, какую открытку нам отправлять. Радовались мы или скорбели? Мы и сами не знали.
«Поздравляем!» — говорили люди, но это казалось не совсем уместным.
Друзья и коллеги заполнили наш холодильник каннеллони и лазаньей. Они не спешили дарить подарки по случаю рождения ребенка, не будучи уверенными в том, что они могут пригодиться. В разговоре создавалось впечатление, что каждый из них знал кого-то, кто родился весом в полкило и прожил удивительную жизнь. Жена коллеги Тома. Отец официантки. «Когда вам можно будет забрать ее домой?» — спрашивали нас знакомые, и этот вопрос всегда больно нас жалил.
Младенцы, весившие всего двести пятьдесят граммов, выживали, а наша дочь весила вдвое больше. Однако срок, на котором родился ребенок, а не его вес, был основным критерием того, выживет ли он. Наша дочь родилась настолько рано, что спасать ее согласились бы не в каждой больнице. Если бы она появилась на свет неделей раньше, врачи нашей больницы отказались бы от нее.
В большинстве стран спасение такого ребенка было бы невозможным, а в некоторых это вообще было запрещено.
Когда малышке было четыре дня, меня выписали. Том катил меня в кресле-коляске без ребенка на руках, без воздушных шариков. Я плакала.
