— Значит, проживешь долго, — подал Кирилл.

— На кой оно долго… Да чем такую жизнь тянуть, будь она неладна, в гроб лучше… — свирепо тряхнул старик бородой.

— Э, рановато покойником делаешься, — укоризненно сказал Кирилл. — Погоди. Завтра, братец, так говорить не будешь.

— А что завтра? — с печальной убежденностью сказал старик. — Это завтра — насквозь видать. Как в стекло. — Помолчав, словно самому себе, добавил: — Силен немец… Ох, силен!..

— Э, братец, это ты с перепугу. С перепугу в штаны и наклал.

— Ох и сила! Ох и сила! — продолжал сокрушаться старик, не вникая в то, что сказал Кирилл. — Когда немец прошлым летом на середину Расеи пёр, черт знает куда, столько с ним танок тех, пушек, машин столько. Всю дорогу искрошили, хлеба смяли, деревья с корня сбили. Ох-тю, чего наделали! Сила, говорю тебе, — дружески перешел он на «ты».

— С перепугу и врешь!

— Да видел же. Не один я видел.

— Постой, постой, — остановил его Кирилл. — Дело, братец, не только в том, у кого больше железа. Э, нет. Нас вот мало здесь, и ни одного танка, ни одной пушки. А не думаем, что слабее гитлеровцев. У нас правда, понял ты это? Народ вокруг нас. Такие, как ты. Ну, конечно, и автоматы в руках…

— Ох и сила! — настаивал старик, не очень вдаваясь в слова Кирилла. — Танки… И что оно за такое!.. Давит, крошит, что ни попадется, не пойму даже…

Старый земледелец, он понимал одно: машины помогают людям. Иначе они ненужны. Совсем ненужны, если не облегчают жизнь людям. Выходит, и другие машины есть. Танки ведь тоже машины. Танки при всей очевидной простоте казались ему непостижимыми.

— Скоро увидишь столько советских машин, что смеяться над своим перепугом будешь. А у немца все под ногами горит, да еще полыхнет как! Такая уж наша с тобой земля, не выносит, когда чужим пахнет. А настоящей силы нет у немца, — неуступчиво отрезал Кирилл. — И быть не может! Потому что нет у немца корней в нашей земле. Как у перекати-поля. Хватит его ветром — и двинет с поля вон. Понял ты это? Нет, говорю тебе, у немца настоящей силы. По той же дороге, где ты его видел, скоро назад драпать будет. И брось мне ерундить… — распалился он.

— Дай-то бог, — вздохнул старик. Он с готовностью сдавался, словно за какой-нибудь миг проникся, что железо танков сейчас, быть может, важнее для жизни, чем железо плугов. — Дай-то бог, чтоб немцы бежали поперед наших танков…

Кириллу понравилось:

— Так, братец, и получится. Немцы будут впереди. До самой Германии будут впереди. И дорогу нам туда покажут…

Темноглазый все время слушал и молчал. Он улыбнулся:

— Спасибо за дорогие для нас слова. И скоро ли бежать будут? — Он и спрашивал и выражал затаенное желание, чтобы поскорее бежали.

— Уже драпают. Потерпите, еще быстрей побегут. Только потерпеть не значит сложить руки и ждать. — Кирилл кивнул на стол. Руки рыжебородого все еще лежали перед ним, и, казалось, тяжелые, он не может их поднять. — Кулаки, видать, у тебя крепкие.

— Кулаки ничего, подходящие, — с суровым достоинством согласился тот. — Да прок от того не велик. Из моих кулаков роту не сделать.

— Опять с перепугу врешь, — добродушно засмеялся Кирилл. — У нас один кулак все равно что рота. А у тебя их целых два! Нет, братец, тебя хоть куда, и в дышло сгодишься, и в оглобли…

— Тогда будем ждать мобилизации, — отшутился рыжебородый.

— Вот так! А я поначалу подумал, что тебя фашисты замутили.

— Глубокую воду не замутишь, — обиженно и строго сказал рыжебородый.

Не знает ли товарищ о судьбе Ленинграда? — с тревожным нетерпеньем посмотрел темноглазый на Кирилла. — Он учитель. Работал в школе за Нарвской заставой. Он знает, Ленинград сдали. Здесь об этом сразу стало известно, немцы ведь любят трубить о своих победах. Как, как? Ни один немец не прошел в Ленинград? — Он даже поперхнулся, замолчал, и молчал долго, во всяком случае так долго, что Кириллу казалось — больше не заговорит.

— Добрая весть, — произнес он наконец. — Я…

— Раз вам нужны немцы, — перебил рыжебородый, — то поискать надо другую местность. А тут, верстов на двадцать кругом, ни одного немца не найдешь. Какие были — и тех, говорят, под Москву погнали. Каждый день берут Москву, а никак не возьмут.

— И не возьмут. Стоит наша Москва, как стояла. И стоять будет, как стоит! У Гитлера скоро другая забота будет: не Москву взять, а как бы свой Берлин не отдать.

— Ну, Берлин дело далекое, — вздохнул старик, словно услышал нечто совершенно невозможное. Кирилл понимал, тот должен был собственными глазами видеть силу, чтоб поверить в нее и утвердиться сознанием в неизбежности победы. — Про Берлин не будем. — Решительно повел рукой. — Как вот вам помочь, и не знаю. В городе, вон где немцев хватает.

— Это и мне известно.

— А раз известно, — покосился рыжебородый, — там и бить их, раз вы советские и решили их бить. На той неделе, говорят, в городе взорвали здания — куча гестаповцев в прах! А немцы облаву устроили. Схватили рабочих с фабрики, железнодорожников. Даже старших школьников не пожалели. В воскресенье всех расстреляли. «Городские партизаны», — объявила комендатура. Ищут какого-то Сашу-Берку. Фотографии расклеили. Деньги сулят.

— Сашу-Берку? — Имя это Кириллу ничего не говорило.

— Сам слышу про него первый раз. Так что и не спрашивайте, — остановил рыжебородый дальнейшие расспросы. — Послушай, — толкнул темноглазого, точно тот был занят чем-то иным и не слушал их внимательно. — Может, у тебя там немцы?

— Видите ли, я работаю учителем в соседнем селе, — начал он. — Вместе с колхозницами привел в порядок свободную избу. С ним вот, — показал на рыжебородого, — напилил в лесу дров и стал учить ребят. Дочь помогает мне в этом. Она и немецкий знает. Отличницей была. Собиралась в институт иностранных языков. Но не о том сейчас. Так вот, пока место учителя не занял немец, я учу здешних ребят, как учил моих за Нарвской заставой. — Он говорил взволнованно, будто давно ждал случая все это сказать.

— Тоже, значит, воюете. На своем посту, — улыбнулся Кирилл.

Учителю показалось, что Кирилл произнес это насмешливо.

— Воюю… — вымолвил. — Такое ощущение, будто выдернули меня из благодатной почвы и ткнули корнем в песок.

— А и песок не гибель. Сильное и в песке приживается.

Учитель промолчал.

— Когда началась война, — произнес он, словно защищаясь, — я, естественно, бросился на восток. Как раз несколько артиллеристов проходили через хутор, с ними и пошел. Шесть дней пробивались. Наскочили на заставу. — Учитель замолк. — Только и спаслись два артиллериста и я. Пришлось вернуться.

— Воевать можно и здесь, — сказал Кирилл. — Мы вас научим. Далеко отсюда расположены немецкие гарнизоны? — повторил он вопрос. — Сможете мне сказать?

— Не смогу, — помолчав, ответил учитель. — Но ни в одной ближайшей деревне немцев нет. Это верно. Здесь глушь, и немцы, видимо, полагают, что достаточно старосты и двух-трех полицаев.

— А на том островке, что позади вашего болота, немцы, поди, склад устроили?

— Склад? — удивился рыжебородый такому предположению. — Да там, на Гиблом, сто лет ничьей ноги не было.

— Вязко?

— Да не то чтоб. Место пустое.

— А! Пустое, говоришь? И не очень вязкое? И никого там не бывает? Ну, шут с ним, с тем островком. Это я так, между прочим. Ты мне про немцев, — уводил Кирилл от своего вопроса об островке.

— Видите ли, — протянул учитель, — в то село, где школа, нередко прибывают на отдых войска.

— Про какое село говорите? То, что возле самой дороги?

— Да.

— Что это столько подвод поехало оттуда?

— Сегодня же воскресенье. Воскресенье — день, в который эта деревня обязана везти в город военные поставки. Продукты. Последнее ж отбирают. Обрекают людей на голод.

— Так. А деревня, что под лесом?

— Там управа, — мрачно сказал учитель. — И главенствует в ней Андрей Кнопка.

— Не Андрей, — напомнил рыжебородый.

— Адольф Кнопка, — поправился учитель. — Мерзкая личность.