Все эти дни не переставал он думать о Синь-озерах, и думал о них так, словно ненадолго выбрался оттуда.

Просто время не успело увести его слишком далеко от лагеря, и жизнь отряда по-прежнему была его жизнью и потому еще не стала воспоминанием. Да и станет ли когда-нибудь! Это ничего, что в сердце уже вошли другие заботы, несхожие с теми, которые он оставил там. Сердце не бьется, когда нет забот. А нельзя, чтоб перестало биться.

И вспомнились Кириллу слова о птичьем крыле. «Человек не может не оставить следа после себя, — подумал он. — Мы каждый день с чем-нибудь сражаемся. С тем, что нам мешает. А не будь этого, мир, наверное, был бы пуст, словно из него выкачали воздух, и мы начали бы задыхаться. Это совсем невозможно, когда больше нечего делать… И ладно, давайте продолжать сражаться с саранчой, с бедностью, с раком, с бюрократами и несправедливостью тоже, каждый с чем может, на что силы есть…» Ничего не кончено. Жизнь всегда в начале. И он хочет снова встретить осень, и зиму, потом весну, и лето. Потом еще и еще раз повторить все это. Ничего не кончено.

Он снова, как бывало, почувствовал в себе прилив сил, почувствовал, что опять готов к новым испытаниям, ко всему, что несет с собой жизнь. «Пусть обрублены сучья. Но корни сидят глубоко в земле…» А корни у него крепкие.

Кирилл двигался по утоптанной тропинке, на которую пучками забежала трава. А птицы продолжали петь, они уже почувствовали тепло утра на крыльях и расправляли их для полета. Голоса набирали силу, и все пространство между небом и землей уже оглашалось птичьим гомоном. Птицы пели. Они открывали день — начало всему: труду, радости, добрым надеждам.

Солнце легко взбиралось по синей бескрайней горе, зажигая оставшиеся внизу крыши, деревья, мостовую… Кирилл прижмурил глаза, он шел навстречу солнцу. Позади ложилась длинная тень, и он не видел ее.