— Знаем, что насильно. Потому и пришли с миром. Так будем разговаривать? Или как? — Кирилл с полуулыбкой смотрел на Шалика, показывая, что терпелив и может ждать сколько угодно.

Шалик молчал, но по всему было видно, что решение уже пришло к нему.

— Делайте, что хотите. Я ни в чем не виноват, — сказал он.

Ивашкевич успокоенно присел у дверей. Паша вышел и, укрывшись за вязами, озирался по сторонам. Но было безлюдно и тихо.

Шалик опустился на топчан возле Кирилла, поставил локоть на стол и ладонью поддерживал подбородок. Желтоватые непокорные волосы торчали на голове, как солома из омета, разворошенного ветром, веснушки, словно солнечные точки, покрывшие щеки, и вздернутый нос придавали его облику трогательно-детское выражение. «Совсем мальчик», — подумал Кирилл. И только тяжелые измученные глаза удваивали его возраст.

Кирилл уже знал, что Туча — большая продовольственная база и охраняют ее двенадцать гитлеровцев и девять полицаев. Начальник охраны пожилой и трусливый и потому, что труслив, очень жесток. Работают там женщины и подростки из окрестных селений. Работают за похлебку, которую дают им два раза в день.

— Есть в Туче и склад оружия и боеприпасов, — сказал Шалик. Он сосредоточенно смотрел в пол, стараясь не отвлекаться, чтобы припомнить все. Он замолчал, мысль его искала то, что еще ускользало из его взволнованной и потому нетвердой памяти. — Лошади вот.

— Постой, — остановил его Кирилл. — Лошади ладно. Говоришь, склад оружия и боеприпасов? А много там этого добра?

— Не знаю.

— Не знаешь. Ладно, раз так. А хлопцы в Туче — свои? Тоже против немцев? — посмотрел Кирилл на Шалика.

— Есть еще.

— Сколько? — допытывался Кирилл.

— Человека три, — сдержанно сказал Шалик. Он бросил беглый взгляд на Петра.

— Вы бы на двор пошли, — сказал Кирилл Петру и старику. — Посторожите, пока мы тут потолкуем.

Они вышли.

Кирилл повернул Шалика лицом к себе.

— Если б эдак, понимаешь, навести хлопцев на то, чтобы к нам. А? — Кирилл держал Шалика за плечи и смотрел ему в глаза.

— Не знаю…

— Подумай… Надумаешь, скажешь. Мы вам поможем. Нападем, поживимся, чем удастся. Полезное будет дело. Так подумай. Идет?

— Да.

— Но… — нахмурился Кирилл, — крепко усвой: предашь, на парашютных стропах повесим.

— Предашь? — резко поднялся Шалик. Голос его сразу посуровел. В глазах, теперь спокойных, сквозило чувство достоинства. Перед Кириллом стоял уже мужчина.

— Ну, вижу — друг. И боец. Так подумай. Дам тебе знать, когда опять встретимся. Лады?

Шалик кивнул головой.

Кирилл кликнул старика.

— Вот что, хозяин, — сказал он. — Нам бы какой харчишко. Хлопец же нет-нет, а притащит с маентка чего-нибудь. Я не к тому, — остановил он протестующий жест старика. — И правильно делает. Гитлеровцам меньше достанется.

— Ой, и принесет если, смотреть не на что. Разве много возьмешь у Гитлера? Сам ворует, Адольф проклятый. А поделиться с вами, чего же, с дорогой душой.

Старик, кряхтя, полез в подпол, повозился там и выволок сначала один неполный мешок с картошкой, потом второй. Картошка пахла так, будто только что вырыли ее из земли, и это напомнило Кириллу что-то давнее, доброе и радостное. Старик достал из сундука широкое полотенце, завернул в него толстый кусок свиного сала.

— И соль вот возьмите, — протянул он тугой узелок, размером и формой напоминавший грушу. — Ешьте на здоровье!

Шалик помог вынести мешки из хаты. Кирилл позвал Пашу. Тот стоял, скрытый с улицы, за широкими вязами.

— Бери торбу, — сказал Кирилл. — Другую ты, комиссар, бери. Мне же вот эта вкусная завертка…

Попрощались с Шаликами.

Пошел со двора и Петро. Замедлив ход, Кирилл сказал ему, глядя себе под ноги:

— Поворачивай от нас…

Алесь высадил Хусто из грузовика на окраине города, и тот в форме капитана «Голубой дивизии» зашагал на вокзал. Он прошел в комендатуру. Комендант, длинный майор с хилым, невыспавшимся лицом, взглянул на документы Хусто и сказал, что отправить его к месту назначения сможет только через три дня, не ранее. И решительно поднял руку, что означало — уговаривать нет смысла.

— А еще вернее в пятницу.

В пятницу так в пятницу. Нужна, вероятно, пометка? — учтиво поинтересовался Хусто. Майор поставил штемпель на уголке его удостоверения. Хусто знал, что отправка выписавшихся из госпиталя сопряжена сейчас с трудностями. Четыре дня — очень хорошо.

С вокзала Хусто направился на продовольственный пункт.

— Суточный рацион, — сказал ефрейтор-кладовщик. — Выдать больше не могу. Приказ. Так что суточный рацион. Не уедете, приходите завтра. А есть бумажка от коменданта, что задержались? — Пожал плечами: — Приказ.

— Вот. Я пробуду здесь до пятницы.

— Пометка. Вижу. Приходите, пожалуйста, завтра.

Завтра так завтра. «Здесь, как и на вокзале, стоит потолкаться, — подумал Хусто. — Только б не споткнуться на чем-нибудь, только б не попасться».

Он вышел на улицу. Перед ним тотчас появились два немецких лейтенанта. Как нарочно. Глаза веселые, возбужденные.

— Герр гауптман! — насмешливо окликнул его один из них — белоголовый, с широким и в углах загнутым кверху, как у лягушки, ртом. — Как живется-воюется, герр гауптман?..

«Пьян», — понял Хусто. Другой был повыше, на лице проступали и пропадали розовые пятна, роговые очки спадали на кончик короткого носа, и он поправлял их. Он икнул и приложил к губам согнутую ладонь. «Оба пьяны». Хусто не знал, как поступить. Все в нем сжалось. «Осторожность, осторожность…» Ему показалось даже, что услышал голос Кирилла. Конечно, как старший по чину, он обязан одернуть зарвавшегося лейтенанта. Иначе это может показаться подозрительным. Этим же лейтенантам. «Черт бы их побрал! Свалились на голову».

— Все вы так!.. — не унимался белоголовый. Он уже орал злобно и громко.

— То есть — как? — посмотрел на него Хусто в упор.

— А так! Вы солдаты разве, испанцы? Девушка… Гитара… Севилья… — издевательски повертел белоголовый перед лицом Хусто растопыренными пальцами. — Романтика! А воевать дело наше, немцев…

Выхода у Хусто не было.

— Вы забываетесь, лейтенант!

— Ну-ну… — Лейтенант в роговых очках, осунувшимися на кончик носа, успокаивающе тронул белоголового за плечо. Он снова икнул, на этот раз не успел прикрыть рот ладонью.

«Что будет дальше?» — тревожился Хусто.

— Не сердитесь, гауптман, — примирительно произнес лейтенант в роговых очках. — Генрих, мой друг, завтра отправляется под Сталинград. Его можно понять. Не правда ли?

Хусто сдержанно кивнул.

— Прошу вас, гауптман, распить с нами бутылочку. — Лейтенант поправил очки, взял Хусто под руку. — Заглянем в «Шпрее»? Там можно съесть настоящий бифштекс. Прошу, гауптман.

В «Шпрее» было шумно. Молодые официантки в наколках, как в кружевных коронах, обходили столики, ставя перед офицерами, перед посетителями в штатском вкусно пахнувшие блюда, красные, желтые, белые бутылки с яркими этикетками.

— Господа офицеры, пожалуйста. — Оля увидела Хусто и лейтенантов, показала на свободный в углу столик. — Что угодно? — грациозно склонила голову набок.

— Фрейлейн, ром! — бросил лейтенант в роговых очках. — Ром, бифштексы. И все остальное.

Оля принесла темно-красную бутылку. В бутылке, казалось, бился огонь.

Лейтенант в роговых очках налил рюмки.

— За благополучное возвращение Генриха! — чуть торжественно произнес он, поднимая рюмку.

— Ты веришь, что из ада возвращаются? — с отчаянием рявкнул белоголовый, разинув свой лягушачий рот. — Скажи мне, ты в это веришь, Ганс? Ты в это веришь?

От мраморной доски столика, почувствовал Хусто, шел винный дух. Хусто тоже поднял рюмку. Он держал ее перед глазами, и сквозь стекло, окрашенное ромом, лицо белоголового, сидевшего напротив, показалось сплющенным и багровым, будто залитым кровью.

— А вам, гауптман, привелось лежать под русскими пулями? Нет, конечно. — Сплющенное багровое лицо шевельнулось.