— Он просто хочет вас погладить, — успокаивал Снежок.

— Не желаю! — резко отвечал Кувырок. — Пусть только пальцем тронет — укушу.

Снежок печально покачал головой.

— Ну и что толку? Вот подружился бы с ним, он бы заревел, когда за тобой придут, и тебя бы оставили. Мальчишка тут самый главный, главнее взрослых. Кого он любит, тем хорошо живется. А с котом рыжим они большие друзья, так что смотри, досадишь ему — он возьмет, клетку откроет, кота впустит и сарай запрет. Понимаешь?

— Рискну, — ворчал Кувырок, но все же не решался укусить палец, который мальчишка постоянно совал сквозь сетку, — на всякий случай, а вдруг про кота все правда. Ни ему, ни Торопыжке не хотелось связываться с котом, чей грозный взгляд и так все чаще обращался к ним.

Рыжик заходил в сарай и, неподвижно уставясь, разглядывал новичков, а Снежок вовсю болтал на фермодворском. Но кот, хотя явно слушал, ни разу еще не соизволил ответить кролику. Потом зеленоглазое чудище с рваным ухом и глубоким шрамом на носу смаргивало и неторопливо удалялось. Кот смотрел на зайцев злобно, тут ошибки быть не могло. Его взгляд произвел на Кувырка неизгладимое впечатление.

Но опасны были не только мальчик и кот. Каждый вечер приходил еще один человек и смотрел на Торопыжку, которая была крупнее и мясистее Кувырка. В выражении его глаз нельзя было ошибиться — так хищник глядит на свою будущую еду.

— Чего он хочет? — шепотом спросила Торопыжка у Снежка, когда человек явился в очередной раз. — Почему он так на меня смотрит?

— Думает, рискнуть ли украсть тебя или не стоит. Он батрак. Его любимая еда — заяц в горшочке. Вот он и хочет схватить тебя, свернуть тебе шею, снести к себе и повесить на заднем дворе. Если оставить дверь клетки открытой, может, хозяин решит, что ты убежала.

— Заяц в горшочке? — тоненьким голоском переспросила Торопыжка, не сводя глаз с лица человека, с его подбородка, заросшего седыми волосами, с тусклых глаз. Зубы у него были все в коричневых пятнах из-за привычки вдыхать дым, а десны не прикрывали корней. Нет хуже участи, думала Торопыжка, чем если тебя разорвут эти зубы.

— Заяц в горшочке — это когда тебя убьют, подвесят, пока мясо не протухнет, а потом засунут в горшок, а горшок поставят в кастрюлю. У вас, зайцев, слишком жесткое мясо, чтобы вас сразу жарить или варить. Потому и ждут, чтобы мясо помягчело.

Человек поднял руку — отпереть клетку?

Торопыжка вскочила и заколотила по стенке задними лапами, подняв ужасный шум. Человек, закусив губу, оглянулся на дверь сарая. Потом его рука опустилась, и он поспешил прочь.

— Обошлось, — сказал Кувырок. — Неужели он правда хотел это сделать?

— Можешь не сомневаться, — заверил Снежок, — он еще вернется.

— А про зайца в горшочке? Ты-то откуда все это знаешь? Ты же не можешь разговаривать с людьми.

Снежок устало вздохнул:

— Собака рассказывала. Она наблюдательна, и глаза у нее зоркие. Она видела, как поступают люди с мертвыми зайцами. Их вешают на гвоздь у задней двери, пока не протухнут, потом кладут в горшок, а горшок опускают в кипящую воду.

— Какая мерзость! — с негодованием воскликнул Кувырок.

— А это кому как. У людей одно мнение, у зайцев или кроликов другое, — невозмутимо ответил Снежок.

Через два дня после этого разговора Кувырок, вздрогнув, проснулся глубокой ночью. Ему показалось, что какая-то тень скользнула в полосе лунного света, проникающего через щели в стенах сарая. Будь это дома, он подумал бы, что летящая сова заслонила на мгновение луну или рыба плеснула на озерной глади. Но он был не в родных горах, а в неволе у человека. Он сразу насторожился, обвел глазами сарай, но ничего не заметил. Только шептались пауки, засевшие в углах своих паутин, да шуршали среди горшков и ящиков мыши. Наконец он решился позвать Торопыжку. Ответа не было. Тут уж он по-настоящему испугался и закричал, разбудив глубоко спящего Снежка.

— Что с Торопыжкой? Почему она молчит? Можешь заглянуть к ней в клетку? Может, она заболела?

— Зайчихи нет, — объявил Снежок со своего конца сарая.

— Как это нет! — закричал Кувырок. — А где же она? Куда она могла деться?

— Я не видел, но, по-моему, ее забрали. Клетка открыта, внутри никого.

— Мы бы услышали. Я бы точно услышал! Она убежала, вот что! Ей удалось выбраться!

Белая шкурка Снежка слабо посвечивала в переменчивом лунном свете, словно ее осыпала серебряная пыль. Его глаза светились красным в сияющей дымке лунного света, который золотистыми полосами лежал на его мордочке.

— Вор был хитрый-хитрый и действовал осторожно. Он мог открыть клетку и свернуть ей шею одной рукой, она и не поняла бы, что происходит. Наверное, она даже не проснулась. Можешь ее забыть. Да поблагодари звезды, что сам ты такой тощий и жесткий.

Забыть Торопыжку? Как будто ее можно забыть! Нет, это немыслимо, никакой вор не мог подкрасться в ночной тиши и убить Торопыжку, да так, что никто не проснулся. Невозможно поверить!

— Ты просто не понимаешь, что говоришь! — сказал он Снежку.

Снежок похлопал висящими ушами.

— Думаешь, ты никогда ее не забудешь? Забудешь, поверь! Многие тут при мне появлялись и исчезали. Я знаю, что при этом чувствуешь. Скоро ты начнешь бояться за собственную шкуру, и печаль твоя рассеется, как рассеиваются призраки с пением петуха.

Но Кувырок отказывался этому верить.

Если раньше он был просто несчастен, то теперь его охватило полное отчаяние. Словно пропасть разверзлась у него в груди, и сердце кануло туда безвозвратно. Он остался один на свете. Снежок по-прежнему отказывался рассказать, что ждет пойманных зайцев. Придется встречать предстоящие испытания одному, без Торопыжки. Пока она была рядом, все опасности казались не такими страшными. Уж пусть бы вор пришел и забрал его тоже!

Остаток дня он пролежал в молчании, придавленный печалью, а Снежок болтал вовсю — о себе самом и о разных пустяках, которые только ручных белых кроликов и могли интересовать. От его болтовни другой заяц сошел бы с ума, но Кувырок настолько погрузился в себя, что не слышал и не замечал глупого кролика. Беспросветный мрак одиночества и безнадежности объял его душу. Всего несколько суток — а он успел потерять все, что было ему дорого с первых дней жизни. Он лишился любимого дома в горах, родных и друзей. Лишился надежды на союз с любимой подружкой. Не осталось даже мечты о чудесном побеге, о волшебном избавлении, о том, что жизнь начнется заново. Все это ушло с Торопыжкой.

Любителя зайцев в горшочке Кувырок видел еще только один раз. Тот вошел в сарай, повернулся к клеткам. На носу у него была белая с розовым повязка. Он посмотрел на Кувырка, вздрогнул и ушел.

— Что это у него на носу? — спросил Кувырок у кролика.

— Видимо, рана, — ответил Снежок. Когда они ранят себя, то повязываются такой липкой тряпочкой.

— Вот оно что, — ответил Кувырок, хотя ничего не понял. — Странная привычка!

Ночи и дни сменяли друг друга, а на ферме все шло по-старому. Кувырок лениво думал, что люди, наверное, забыли, зачем привезли его сюда. А может быть, человеческий детеныш попросил, чтобы его оставили в живых. Кто знает? Понять людей невозможно.

С каждым днем боль от утраты Торопыжки ощущалась заново. Не с кем было поговорить о вереске, о горных озерах, о ручьях и свежем ветре, о высоких соснах. Из сарая Кувырок видел пруд с утками, которые барахтались и играли в грязной воде. Этот пруд был ему вместо озера; водопроводный кран у дома все время подтекал, так что возник мутноватый ручеек, огибающий курятник, — взамен говорливого горного ручья. Неподалеку был фруктовый сад, сливы как раз начинали цвести, а подальше стояли, соприкасаясь стволами, дуб и вяз, выросшие в постоянной борьбе за воздух и воду. Кувырок представлял себе, как сражаются их корни, сцепившись под землей. Эти деревья заменяли ему сосны.

А вот гор не было. Ни малейшего пригорка на плоской, ровной земле, ни холмика, ни тем более возвышенности. Без гор не могло быть и горных узких долин, а без них не звучала в душе музыка, не одухотворена была эта земля. Неужели кто-то, находящийся в здравом уме, мог привязаться к ней, к этой плоской земле, к болотам, поросшим чахлой ольхой и осиной, к заросшим тиной прудам? Унылые, безрадостные места — у кого могло здесь запеть сердце, воспарить душа?