— Я знаю! Извини. Мне так не терпелось подраться, что я совсем забыл!

Она пошмыгала носом:

— У тебя, значит, даже того оправдания нет, что у вас в горах это не принято?

Он был с ней честен:

— Нет, у нас такие же обычаи. Я просто забыл. Волновался очень. И боялся тоже. Не того, что он меня покалечит или сделает больно. Я проиграть боялся. Очень боялся тебя проиграть. Это, конечно, не оправдание, я понимаю. Ты сможешь когда-нибудь простить меня?

— Не знаю. Ну-ка, посмотри мне в глаза.

Он повернулся к ней. Их носы соприкоснулись.

— Да, — ответила она тихо, — да, смогу.

И они запрыгали в припадке возбуждения как безумные, варварски растоптав неповинные цветы. Небо перевернулось, земля выскользнула из-под лап, и они уже не знали, где земля, где небо. Мягкий пух пружинил под лапами, боками, спинами. Они вскочили на задние лапы, и Большеглазка стала лупить его по голове, то в шутку, а то и всерьез, иногда сильнее, чем намеревалась, а иногда именно так, как хотела, чтобы проучить парня за то, что он забыл протанцевать перед ней. Кувырок пытался тоже побить ее, но она была сильная зайчиха и легко отражала его удары — ведь бил он не всерьез!

Они часто останавливались передохнуть, в их глазах появлялось серьезное выражение, и она опускалась перед ним, а он обнимал ее, а дождь все колотил и колотил по веткам, и брызги падали им на спины и вбивали крокусы в моховую подстилку. Эти минуты принадлежали только им. Никогда больше в их жизни такое не повторится. Они творили заячье будущее, они зачинали будущих зайцев, целые поколения, уходящие в бесконечность.

Когда все кончилось, она сказала:

— Ты похож на крысу-утопленницу.

— Думаешь, ты сама очень на зайца похожа? — ответил он.

Теперь они могли как угодно подтрунивать друг над другом — они знали, что они вместе, что принадлежат друг другу — на этот сезон или на больший срок, а может, до тех пор, пока смерть их не разлучит.

Они пробрались через затопленное поле — временами приходилось плыть в ледяной воде — и оказались наконец на своем лугу. На берегу ручья сидела Стиганда.

— Кого я вижу! — воскликнула выдра. — Милейшие зайцы, мои добрые соседи из-под мраморного корыта! Как вам живется в этот дивный день?

— Дождь же идет! — удивился Кувырок.

— Вот именно! Сколь великолепны эти чистые небесные струи! Можно отойти подальше от реки — и моя чудная шкурка не высохнет и не задубеет. Сколь бесподобен дар небес, уподобляющихся речному истоку и обрушивающих на мое нетерпеливое тело потоки дивного наслаждения!

— Мы тебя понимаем, — ответила Большеглазка, — мы тоже сегодня пережили нечто подобное.

Глаза выдры заблестели от восторга.

— Так и на вас пролился этот дивный небесный водопад? Такое трансцендентное переживание, правда, зайцы? О восхитительные серебряные дни! Они даруют силу полета, и можно плыть, плыть по воздуху к вышнему эфиру и танцевать в облаках!

— Да, мы тоже танцевали, — ответил Кувырок.

— Один из нас, — уточнила Большеглазка.

— Так вы понимаете меня! — воскликнула Стиганда, закрывая глаза с выражением блаженства, — и тут дождь полил с новой силой, почти распластав вымокших зайцев по земле. — Вы понимаете красоту и великолепие дождя!

Они оставили выдру предаваться поэтическим восторгам, а сами поскорее залезли под корыто и заснули рядышком, прижавшись друг к другу. Они были счастливы.

По мере того как надвигалась весна, тотем обретал прежнюю силу и красоту. Зимой, на белом снежном фоне, он был почти незаметен, сливался с окружающим, бледный рисунок на бледном небе, почти призрак. Теперь, когда коричневая земля освободилась из-под снега, мертвое дерево снова стало самим собой — защитником и покровителем зайцев. И смертью своей, и обожествлением оно было обязано молнии, и на его расколотом стволе остался след небесного огня. На фоне ясного голубого неба оно само было как застывшая молния — раздвоенная трещина на лазурной глазури. Камнепятка, жрица колонии, утверждала, что, если долго смотреть на ствол, можно увидеть Другой мир, но потом долго будет кружиться голова.

Во время брачного сезона заячьи пары часто советовались с Камнепяткой о будущем, и она проводила время в гадании по вязовым веточкам и светящимся грибам. Колокольчики еще не расцвели, а когда расцветут, зайцы под руководством Камнепятки начнут разговаривать с предками, чьи духи обитают в светло-голубых цветках.

Большеглазка, которую Кувырок до сих пор считал разумной зайчихой, все раскладывала птичьи черепа с иддабами, чтобы защититься от блуждающих по полям иддбитов. Вся колония погрязла в мистицизме и суевериях, словно на земле продолжались Темные века. Кувырок никак не мог к этому привыкнуть. Когда Борзолапка поведала ему, что семена сикоморы — не что иное, как засохший помет духов конской подковы, имеющих вид летучих мышей, он открыто высмеял ее.

— Ну нет! — сказал он. — В какие-то вещи я еще могу поверить, но это уж слишком.

Лунная зайчиха строго отчитала его за насмешки над религиозными верованиями колонии. Сама она ничего не предпринимала, не посоветовавшись заранее с Камнепяткой и не заручившись подходящими пророчествами. Догоника сказала, что он должен уважать то, чего не понимает, или покинуть колонию. Кувырок пожаловался Большеглазке, но та согласилась с Лунной.

— В некоторых отношениях вы, голубые зайцы, очень отсталые, — сказала она. — Например, в умении проникать в тайны будущего.

— Сами вы, русаки, отсталые, — возразил Кувырок. — Мы в горах давным-давно расстались со всей этой черной магией. Это все одна сплошная чушь, и меня удивляет, что такая разумная зайчиха, как ты, может в такое верить.

Она высокомерно вздернула подбородок:

— Как ты думаешь, почему я жду зайчат?

Кувырок фыркнул:

— А ты сама не знаешь?

— Потому, — торжествующе воскликнула она, — что я зарыла несколько колосков в мох там, где мы в первый раз… Ну, ты понимаешь. Я их там зарыла еще прошлым летом и специально привела тебя на это место!

Кувырок поразился:

— Так ты думаешь, что из-за колосков забеременела?

— Нет, не из-за колосков! Но колоски дали мне плодородие.

Кувырок помолчал, жуя травку и думая, что бы ей ответить. Потом поднял глаза и сказал:

— Видел я, как ты закапывала эти колоски. Совсем не на том месте, где мы… Совсем в другой стороне.

Большеглазка удивилась и опечалилась:

— Правда? Ой, тогда как бы зайчата не родились слабенькими! Прямо беда с моей памятью. А я-то так мечтала о здоровом выводке!

Кувырок соврал. Он вовсе не видел, как она закапывала колоски. Он сказал это назло, потому что рассердился, а теперь его захлестнула вина. Ему было очень стыдно. А Большеглазка так ему верит — больше, чем собственной памяти! Признаться во лжи? Но зайчиха может не поверить, а если и поверит, останется какой-то осадок, какой-то холодок. Да, здорово он сглупил! Чем ему помешало ее безобидное суеверие? Что плохого в том, что она заранее готовилась к союзу с ним? Ему бы радоваться!

— А может, я и ошибся, — проговорил он, глядя в сторону, — память-то уж не прежняя.

— Нет, это ты просто меня жалеешь. Я ужасно забывчивая.

— Да нет же! — Он отчаянно пытался ее убедить. — Скорее всего, я ошибся. Это было… Ну да, это было в тот самый день, когда мне на голову упала толстая ветка. Целый день потом голова кружилась. Я вполне мог ошибиться. Если хочешь знать, я абсолютно уверен, что перепутал восток и запад. Ты права. Ты зарыла колоски именно там, где надо.

— Что-то я не помню, чтобы тебе падала ветка на голову.

Кувырок изобрел эту ветку только что. Как бы не запутаться в своей лжи!

— У тебя же другое было на уме. Ты колоски в лес носила… Могла и не заметить.

Большеглазка пристально глядела на него.

— Обязательно заметила бы! Я в это время была ужасно в тебя влюблена. Не сводила глаз. Ты, конечно, об этом и не догадывался, а сейчас я с этими глупостями покончила…