Стоячие солоноватые протоки замерзли, только стебли камыша торчали изо льда, как длинные черные пальцы. Гусей было много, но и люди приходили охотиться на этих жирных чужеземных птиц. Буббе приходилось остерегаться и прятаться, чтобы его не заметили. Кролики, конечно, как всегда, были под рукой, в полях прыгали зайцы, но добывать их становилось все труднее. И с теми и с другими Буббе приходилось быть терпеливым и ждать, когда они сделают ошибку. Прошли те времена, когда он мог каждый день хватать кого захочет. Они быстро научились укрываться от него.

Бубба ненавидел зиму — ее долгие холодные ночи и тусклые туманные дни. Яростные ветры, рожденные на континенте, дули на равнины с моря. Дни, правда, стояли темные, и Буббе хватало времени для охоты, так что он снова мог летать к заячьей колонии на острове. В сумрачном свете зимнего дня он мог не бояться, что люди его заметят. Они старались быстрее добраться домой, закутывали лица, ходили не оглядываясь и редко поднимали глаза к небу — не то что летом.

И все же Бубба ненавидел зиму, потому что холод проникал ему под перья и он дрожал. В своем гнезде в башне он видел сны. Ему снилось, что он снова маленький птенец и живет в местах, где зимы не бывает, где тянется нескончаемое душное лето. Там, среди густой зелени, ему никогда не было холодно. Но мать привез его сюда, где деревьев мало и земля почти полгода мерзнет под белым покровом.

Бубба летал над ослепительно белой землей. На снежном фоне было легче замечать тех, кто сохранял летнее одеяние. Бубба освоил новый прием, позволяющий добывать зайцев из их коротких туннелей, прикрывающих спину. Бубба садился на землю рядом с норой и свирепо клевал зайца в зад, отчего тот поневоле подавался вперед и высовывал голову и плечи. Тогда Бубба хватал его, уносил и потом пировал — глотал заячьи внутренности, смаковал печень.

Однажды он приземлился возле столба-виселицы в поле и заметил прикрученный проволокой заячий труп. И тут Бубба возликовал — без всякого сомнения, это был труп зайца, которого он морил голодом в башне. Оказывается, мало того, что эта тварь скончалась в муках и отчаянии, — ее истощенное голодом тело унизительно выставили всем напоказ как свидетельство жестокости, с которой Бубба карает врагов. Теперь все знали, что даже волшебный заяц не ушел от его власти.

Бубба летал над речными протоками, смотрел на животных, пробирающихся по льду. Здесь было легко охотиться — у зверей, когда они пытались убежать, скользили ноги. Однажды на мосту Бубба чуть не выхватил из коляски человеческого младенца, но вовремя сдержался. Он понимал, что стоит ему убить кого-нибудь из материнской породы, как его выследят и уничтожат. В этот день он был в дурном настроении — остро почувствовал, что он не такой, как мать, у которого не было ни перьев, ни когтей, ни клюва.

— Башня, кто я такой?

— Ты Бубба.

— Бубба — это моя имя, данное мне матерью, но кто я? Птица, зверь или человек?

— Ты темный повелитель равнин. Ты птица, зверь и человек — в одном. Ты собрал в себе силу разных пород — у тебя есть власть полета, звериная мощь, человеческая жестокость и сила воли. Ты сын матери.

— Но я не похож ни на кого на земле!

— Какое значение имеет внешность? Разве гора заботится о том, как она выглядит? Разве бурный поток спрашивает, что заставляет его яриться? Тебе дарованы когти и клюв, острый разум и холодное сердце. Разве этого недостаточно? Важно то, что ты делаешь, а не то, на кого ты похож.

— Да, важно то, что я делаю. Мне нет равных. Я господин надо всеми, кровавый владыка, небесный убийца. Все дрожат, завидев мою тень. Эти жалкие твари высматривают мою тень на бледной земле и умирают от испуга, когда видят ее. Я — это я.

— Ты — это ты, Бубба.

Но Бубба снова и снова возвращался к вопросу: кто он? Он не унимался, он знал, в чем уязвим, знал свою единственную слабость: он был один. Буббе хотелось иметь историю, как у всех созданий. Он хотел знать своих родителей, свое прошлое, на что-то оглянуться, что-то видеть во сне. Он хотел почитать предков, своих собственных, хотел гордиться ими.

Конечно, у него был мать. Но достаточно ли его одного?

Видимо, нет, потому что вопросы не уходили, продолжали докучать ему, причиняя боль, как острые шипы колючего кустарника, попавшие под перья. Эти вопросы, как паразиты, питались его неуверенностью, его сомнениями, его тоской. Он хотел быть счастливым. Ему отчаянно хотелось обрести цельность, но для этого необходимо было иметь историю, знать, кем он был раньше, до того, как осознал себя в мире.

Башне никогда не надоедало отвечать на его бесконечно повторяющиеся вопросы, на его мольбы о даровании прошлого. Башня никогда не отмахивалась от него. Она, как и ее сестра, колокольня, опекала и охраняла Буббу, заменяла ему родителей, заботилась о нем и защищала не только от врагов, но и от его собственных страхов.

Бубба был благодарен башне и, хотя на привязанность был неспособен, всегда думал о ней с уважением. Они оба были одиноки и не похожи ни на кого в этом тесном мире — и тем похожи друг на друга.

Кувырок покинул двор в тот самый день, когда появилась новая собака. Может быть, хозяин устроил так нарочно, чтобы отвлечь внимание маленького человечка от Кувырка, который стал его любимцем. Человечек поднимал ужасный шум, когда был недоволен. Новое существо всегда интереснее, чем старый любимец, и детеныш, заразившись возбуждением от братьев и сестер, вертелся во дворе вокруг новой собаки, которая от общего внимания к себе чрезвычайно взволновалась и бегала, захлебываясь радостными криками.

Эта новая собака была дворняжкой, как и прежняя, только другого цвета, с грязно-желтой шкурой. Она была очень живая и бойкая, и Кувырок надеялся, что ее не будут держать все время на цепи, как ту, прежнюю. Это сломило бы ее дух. У новой собаки были большие и ласковые карие глаза — возможно, они помогут ей хоть временами избавляться от цепи.

Вспомнив старую собаку, Кувырок подумал, что, наверно, ее дух все же остался несломленным, раз она сумела замыслить и выполнить побег. Где-то она сейчас? Бегает на свободе или живет у добрых людей? Кувырок, конечно, предпочел бы свободу, но ведь он-то не собака. Он знал, что собаки любят крышу над головой и кормящую руку. Они гораздо ближе к людям, чем к диким животным. А живущие на свободе собаки были, правду сказать, странноватыми существами — от одних ушли, а к другим не пришли.

Дети немедленно отправились гулять с новой собакой.

Бородатый человек приехал на велосипеде за Кувырком. Сенбернара он с собой не взял. Клетку прикрутили проволокой к багажнику. Так гораздо лучше, чем ехать в закрытом кузове, чего Кувырок очень боялся. Человек этот явно понимал, что животным взаперти страшно. Велосипед ехал небыстро, и Кувырок смотрел по сторонам, разглядывая местность. Навстречу им скользили деревья, под колесами блестела, как черная река, дорога. Все вокруг двигалось, устремляясь туда, откуда ехал Кувырок, словно бы торопясь на какое-то важное событие, совершающееся за спиной зайца.

Он смотрел на медленно плывущие навстречу поля. Было холодно. Снег сошел, но земля была скована морозом, иней покрывал обледеневшие изгороди. Все окоченело от холода, даже старые листья звенели, когда человек переезжал их велосипедными колесами. День стоял ясный, хрустальный — он казался очень хрупким, словно одно неосторожное прикосновение могло разбить его на миллион сверкающих осколков. Кувырок видел далеко-далеко, с велосипеда он мог смотреть поверх изгородей, и это ему очень нравилось.

В одном месте, неподалеку от дороги, было шумно, сновали люди. На оцепленном участке копошились экскаваторы, тракторы и другие машины, они выкладывали большую цементную площадку размером в несколько полей, воздвигали здания. Одно было выше других — приземистая башня со стеклянным вторым этажом. По краям цементной полосы шли участки подстриженной травы, и Кувырок заметил там нескольких зайцев. Они ели грибы, не обращая внимания на рабочих и машины и совсем их не боясь.