В колодце жили жабы. С тех пор как люди перестали опускать в колодец ведро на веревке и установили водокачку — новинку по тем временам, — жабы потеряли возможность выбираться на землю и остались внизу навсегда. До чутких ушей Кувырка долетали их разговоры. Это были таинственные, загадочные беседы отшельников-духовидцев.

Жабы живут долго, а передвигаются мало. Иная жаба так и проводит всю жизнь в углублении под камнем. Ясно, что такое существование порождает причудливые характеры с метафизическим складом ума, создающим экзотические философские системы и эксцентрические теории. Даже если бы Кувырок понимал язык жаб, он вряд ли понял бы мысли, которыми они обменивались в душном мраке своего неподвижного и бессобытийного мира. Что мог знать заяц о музыкальных свойствах еле заметных солнечных отблесков или осязательных отличиях многочисленных разновидностей мрака? Что понимал он в мистической поэзии стоячих вод, в поисках которой тянутся под землей корни отдаленных деревьев? Или в тайной истории камней, которую можно было узнать из шепота растений, окружающих его клетку?

Жабы из заколоченного колодца беседовали с водой, камнем и деревом, ощущали вращение земли и запах окаменевших листьев (эти листья помнили диковинные непроходимые леса под древним солнцем), слышали крики динозавров, раздающиеся из бездонной пропасти времени. Жабы давно достигли просветления, неведомого больше никому на земле, и души их, когда приходил час, отправлялись прямиком на колени к Богу. Вертикальная бездна со скользкими стенами, в которой существовали жабы, была полой сердцевиной вселенной — весь мир вращался вокруг этого цилиндра со спертым воздухом. Колодец был потаенным святилищем космоса, и сосредоточенные души жаб видели во сне вещи, невидимые большинству обитателей земли.

Водокачка возвышалась над черной пропастью колодца, как обелиск. Бесчисленные поколения жаб, возможно, будут сменяться в колодце до конца времен, изобретая сложнейшие системы, наслаждаясь глубочайшими прозрениями, создавая символы и образы, которые, может быть, ошеломили бы великих философов земли — зверей, птиц, рыб и людей, — но которым суждено навек оставаться неизвестными. Не исключено, что жабы давно превзошли все художественные достижения человеческого искусства, что их творчество содержит разгадку жизни и смерти, мира и войны, возможно, им известно, как избавиться от болезней и голода, — но никто, никто никогда этого не узнает, и все разгадки так вовек и останутся погребенными внутри колодца.

Кувырок потряс головой, чтобы не слышать бормотания отшельниц-жаб.

Двор был огорожен символической оградой, наспех собранной из кусков проволочной сетки, колышков, натянутой проволоки, кусков ржавого железа и даже верхушки кухонной плиты. В дальнем углу был небольшой огород, где целый день рылись, ища пропитания, куры. На ночь их, помня о лисах и горностаях, запирали в курятник.

Рядом с курятником стояла конура, принадлежащая лохматой черной дворняжке. Эту собаку, грязную и злобную — она рычала даже на хозяина, хотя и негромко, — никогда не спускали с цепи. Большую часть времени она лежала на земле, угрюмо оглядывая двор, и разражалась лаем, стоило кому-то поблизости пошевелиться. Спокойно она относилась только к курам и самому маленькому из человеческих детенышей. Кувырок был очень рад, что собака далеко от его загона. Она присматривалась издали к зайцу с мрачным интересом. Кувырок вздрагивал, когда ловил ее взгляд — взгляд убийцы.

По всему двору валялись разбросанные игрушки маленьких человечков. К забору был привязан самокат, сделанный из детской коляски, — дети привязали его, как лошадь, чтобы не убежал.

С одного конца двора до другого тянулась, держась на двух столбах, бельевая веревка. Она никогда не пустовала — в доме было семеро ребятишек, которых следовало держать в чистоте. Земля под веревкой всегда была влажная, со следами куриных лап. Дикие птицы тоже иногда пили тут из лужиц, когда в других местах воды было мало.

В небольшом сарайчике возле огорода жили другие пленные животные. Когда дверь сарая оставляли открытой, Кувырок мог их видеть. Хомяк, две песчанки и карликовый кролик сидели в клетках среди садового инструмента, горшков, ящиков и сухих тюльпанных луковиц, которые лежали тут невесть с каких пор. Кишели пауки, сплетая и переплетая паутину. Все углы сарая и большую часть еле видного в темноте потолка покрывали паучьи сети, путаясь и налезая одна на другую. Иной раз, когда какая-нибудь бедная муха запутывалась в прочных шелковых нитях, сигналы шли ко всем восьминогим любителям мушатины, и каждый из них мгновенно выскакивал из засады, но с разочарованием обнаруживал, что добыча принадлежит вовсе не ему, а малознакомому собрату из противоположного угла.

Кувырок видел все это, но докричаться до сарая не мог — у зайцев не слишком громкие голоса, — так что пообщаться ни с кем не удалось, даже с кроликом. Жители сарая выглядели в своих зловонных клетках довольно жалко. Они либо тупо смотрели в пространство, либо играли какой-нибудь человеческой игрушкой — у хомяка было колесо, у песчанок какие-то картонные трубочки.

Такова была обстановка, в которую попал Кувырок, и он возненавидел ее лютой ненавистью, какой не знал раньше. Озлобил его, главным образом, цементный пол. Противно было ощущать под лапами эту твердую гадость, которая жадно впитывала и прочно удерживала запах мочи и помета. И наказать ее было невозможно, она сопротивлялась самым яростным укусам. Оставалось только грызть деревянную раму ограды.

Когда дети привыкли к нему и перестали дразнить, он стал лучше к ним относиться — все же некоторое развлечение, ведь животные, сидящие в клетке, испытывают невыносимую скуку. Кувырок понимал, что если поддастся унынию и впадет в апатию, то станет похож на тех, в сарае, чьи глаза давно покинула надежда. Нет, он сделан из более прочного материала! Мысль о побеге не оставляла Кувырка. Возможно, напоминал он себе, здесь тоже любят зайцев в горшочке. Но кажется, съесть его не собирались. Поймавший его человек почти не уделял ему внимания, а кормили его так, что только-только хватало, — непохоже, чтобы его откармливали.

Может быть, люди снова собираются затеять травлю? Вряд ли. Это развлечение богатых фермеров, у которых нет земли под ногтями. А человек, у которого жил Кувырок, напоминал того, с трактора — он был намного ближе к земле, чем те, кто поймал Кувырка в первый раз.

Кроме детей, которые бегали, скакали, визжали, плакали и хохотали — иногда все сразу, отчего у Кувырка голова шла кругом, — во дворе жили куры. По большей части они ходили по двору и клевали землю. Трудами многих куриных поколений земля во дворе превратилась в бесплодную и голую, как скала, пустыню, по сравнению с которой Сахара показалась бы идеалом изобильного плодородия. Но куры продолжали ее клевать — то ли по привычке, то ли со скуки, то ли из упрямства.

В курином обществе царствовала строгая иерархия. Во главе стоял петушок довольно вредного нрава. Он изводил кур своим полным нежеланием придерживаться какого-нибудь брачного сезона. Он гонялся за ними, пригвождал к земле и делал свое дело независимо от погоды, времени дня или года — что перед равноденствием, что после солнцестояния, ему это было все равно, он знать ничего не знал, кроме своих кипучих страстей. Единственное, что спасало бедных кур от полного истощения, было их количество — при всей неуемности петуха количество знаков внимания, достающихся каждой отдельно взятой курице, лежало почти в терпимых пределах.

Впрочем, некоторым курам все же хотелось большего, и они кокетливо прохаживались перед своим владыкой, тряся грязноватыми рябенькими перьями. Но справедливости в жизни вообще мало, и куриное общество не исключение — те куры, что больше других жаждали петушиной ласки, получали ее всего меньше. Петушок пренебрегал покладистыми дамами, преследуя застенчивых и высокомерных.

Куры не обращали внимания на зайца и даже не поворачивали головы, когда он пытался с ними заговорить. Он для них просто не существовал. Их вообще мало что интересовало, кроме зерен и червей.