Но когда человек с ружьем пришел к столбу, держа только что подстреленного грача, он с криком выронил мертвую птицу и в страхе оглянулся. Схватив башмак, он швырнул его в костер, горящий на соседнем поле. Прошла не одна неделя, пока он перестал со страхом вглядываться в заросли кустарника, словно думая, что кто-то спрятался там и наблюдает за ним.
Пришло лето. Зайцы уже разошлись по своим участкам. У них не существовало строго определенных и охраняемых границ, и кое-где территории находили одна на другую. Зайцы нередко посещали чужие участки, и мало кто возражал, если соседу случалось у него покормиться. Так велось с давних времен.
Когда колония начала разбредаться, Кувырка охватил испуг. Что ему было делать? Без сомнения, Лунная зайчиха наделила бы его участком, попроси он об этом, но ведь ему никогда раньше не доводилось жить совсем одному. Одна мысль об этом приводила его в ужас.
Наконец он поделился своим страхом с Догоникой.
— Ну а я-то что могу тут поделать? — сурово сказала она. — Силой удерживать колонию на месте из-за того, что ты боишься собственной тени?
— Неужели нельзя что-нибудь придумать? Ну хоть что-нибудь! Я же помог вам защититься от Убоища.
Зайчиха села столбиком, поставила торчком свои длинные уши и свысока посмотрела на Кувырка.
— Подумаешь! То, что ты нам показал, мы могли узнать у кого угодно. Что же, мы теперь, по-твоему, до конца жизни должны рассыпаться перед тобой в благодарностях и нарушать ради тебя свои законы?
— Да нет, я просто… Я думал…
Догоника не отличалась большим мягкосердечием, а благодарность считала лишним для правительницы чувством. А Стремглав был слишком ленив и слабоволен, чтобы спорить с ее решениями, особенно если они не имели прямого отношения к нему лично. Его девизом было: что супруга решила, то и хорошо.
Но тут выступила вперед годовалая зайчиха по имени Большеглазка и сказала, что с удовольствием разделит свой участок с Кувырком, если он не возражает.
— Луг у меня большой, места много, и мы друг другу не помешаем, — сказала она. — Думаю, Кувырку у меня понравится — там земля идет под уклон до самой речки. И почва хорошая. Конечно, не горный подзол, елки не растут и папоротники тоже, нет и торфяников, к которым привыкли горные зайцы, но все же не то, что здесь на поле — дерново-карбонатная почва с меловой примесью, а хороший суглинок.
Кувырку не так уж важно было, какая там почва, но эрудиция Большеглазки внушила ему глубокое уважение. Эта зайчиха явно была из тех, что выбирают себе территорию с большим разбором и не довольствуются первым попавшимся участком. Он спросил, откуда у нее такие познания, и она объяснила, что ее научил разбираться в почвах один общительный крот — а для кротов эти сведения жизненно необходимы.
Большеглазка была довольно замкнутой и застенчивой, но милой молодой зайчихой. Ей принадлежали два поля, с севера граничившие с речкой. На одном росла белая горчица, а другое, непаханое — оно называлось Винследов луг, — поросло цветами и травами. Эти два поля разделялись канавой и живой изгородью. Вдоль канавы росло семь больших деревьев: могучий дуб, конский каштан, у которого ранней осенью вечно околачивалась орава человеческих детенышей, четыре вяза и ольха.
Вокруг дуба не росла трава и земля была очень плотно утоптана. Виновниками этого были все те же юные человечки, что осенью крутились у каштана, — все лето они кишели вокруг дуба, устраивали себе качели из веревочной петли, карабкались по веткам и устраивали там наблюдательные посты. Они стрекотали, как сороки, зайцев не замечали и не докучали им, а наблюдать за ними было забавно, особенно когда работники фермы замечали детей и гнали с поля, а те удирали вдоль берега.
Река изгибалась как раз у этих двух полей, обнимая их, словно ласковая рука. Она была широка — в этом месте зайцу не переплыть, — и в ясные дни по ее сверкающей поверхности сновали лодки, весельные и парусные.
Главным врагом, помимо Убоища, были лисы. Они подкрадывались по речному берегу, шныряли по лугу. На лугу, правда, они ходили только по своим тропам, проложенным много лет назад, а вот на поле, где росла горчица, все лето пышно цветущая желтыми, как маленькие солнца, цветами, лисы могли ходить как угодно. Поэтому Большеглазка предложила, чтобы они с Кувырком вырыли себе норки на лугу, где-нибудь в углу, чтобы лисы не могли к ним незаметно подкрасться.
На лугу жили две кроличьи семьи, а на горчичном поле кроликов не было. Кролики не беспокоили Большеглазку, и она с ними не общалась. Уровень воды в реке поднимался и опускался вместе с морскими приливами и отливами. В отлив по мелководью бродили серые цапли, а по берегам жили разные болотные птицы, кроншнепы, птицы-перевозчики и великое множество других. Барсуков поблизости не водилось, зато на берегу впадающего в реку ручья, как раз напротив небольшого одинокого дома, жила в норе выдра. Ястреб-перепелятник отсутствовал большую часть лета, но в остальное время часто можно было видеть, как он парит над полем, высматривая добычу. Конечно, Большеглазка или Кувырок были для него слишком велики.
Предложение зайчихи Кувырок принял немедленно и без раздумий, хотя ничего о ней не знал, кроме того что она родилась и выросла в этой колонии. Большеглазка была такой тихой и серьезной, что раньше он ее не замечал, и очень удивился, когда она вдруг пригласила его с собой. Она объяснила, что тоже не любит одиночества. Это звучало разумно и правдоподобно.
Прежде чем Кувырок дал окончательный ответ, Большеглазка заставила его пройтись по участку. Кувырок и не думал, что какое-то место в плоской стране может так ему понравиться. Особенно восхитили его ярко-синие васильки, которых ему раньше видеть не доводилось. Он спросил у Лунной зайчихи разрешения поселиться с Большеглазкой, и та, высокомерно шмыгнув носом, ответила, что возражений не имеет. Таким образом, дело было решено, и в один прекрасный жаркий день, когда насекомые вовсю жужжали и стрекотали, а трава в канаве пожухла от недостатка влаги, заячья парочка явилась на луг и выбрала места для нор. Кувырок, более привычный к этой работе, вырыл обе норы, а Большеглазка смотрела, как он роет, и восхищалась его сноровкой, так что он был горд и доволен.
Кувырку очень нравился этот луг — почти так же, как родной и далекий горный склон, поросший вереском. Тут росло великое множество всяческих растений.
Поначалу они с Большеглазкой слегка стеснялись друг друга, но постепенно отношения делались более непринужденными. Кувырок попросил ее рассказать побольше об обычаях русаков, чтобы он не попадал в неловкое положение. Нельзя было придумать ничего лучше, чтобы преодолеть ее застенчивость.
Большеглазка стала рассказывать о сигналах, которыми пользуются зайцы для передачи сообщений:
— Если оставить в борозде прямую веточку, значит, в той стороне, куда показывает более толстый конец, есть пища. А кривая веточка на гребне борозды значит, что здесь недавно был человек. Если поскрести по земле лапой, то здесь прошел маленький хищник, например ласка, а если царапина длинная — хищник был большой, лиса или барсук. А если царапина дугой, то это не сообщение — так заставляют безумных духов повернуть и уйти откуда пришли.
— Что еще за безумные духи?
— Такие духи странные. Их ветер носит. Они называются иддбиты. Они не могут уйти ни в Другой мир, ни в Ифурин, потому что никогда на самом деле не жили. Их судьба — блуждать по земле, летать на крыльях ветра. Они стараются пробраться живому зайцу в голову. Тогда он тоже сойдет с ума.
Кувырок сделал вид, что верит.
— Никогда про такое не слышал, — сказал он. — Мы, горные зайцы, знаем о злых духах — они живут в расщелинах скал и на торфяниках; но про безумных духов не знаем ничего.
— А здесь, на равнинах, их полно. Здесь все время над полями и болотами летает ветер. Если сделать лапой дугообразную царапину на земле, безумному духу придется повернуть по ходу этой царапины и, значит, уйти откуда пришел.
