Оставался один шаг до черного безразличия или до постмодернистской убежденности, что перед тобою не Божий мир, а «смещенная безумьем жизнь», абсурд. Но Прасолов этот шаг не сделал. Он выбрал смерть, ибо не в его природе было покоряться распаду и злу. И что бы душу ни томило, Она опять в тебя влилась — Очеловеченного мира Очеловеченная власть. Оказывается, гармония возможна и в хаотическом, полярном мире, и в страдающей душе. Только путь к новой гармонии невероятно труден, и не всякий способен его пройти. Прасолов шел этим путем… Душа, прозрей же в мирозданье, Чтоб не ослепнуть на земле «Весна — от колеи шершавой…» Весна — от колеи шершавой До льдинки утренней — моя. Упрямо в мир выходят травы Из темного небытия. И страшно молод и доверчив, Как сердце маленькое — лист, И стынет он по-человечьи, Побегом вынесенный ввысь. И в нас какое-то подобье: Мы прорастаем только раз, Чтоб мир застать в его недобрый Иль напоенный солнцем час. Нам выпало и то, и это, И хоть завидуем другим, Но, принимая зрелость лета, Мы жизнь за все благодарим. Мы знаем, как она боролась У самой гибельной стены, — И веком нежность и суровость В нас нераздельно сведены. И в постоянном непокое Душе понятны неспроста И трав стремленье штыковое, И кротость детская листа. 1963 «Тревожит вновь на перепутье…» Тревожит вновь на перепутье Полет взыскательных минут. Идут часы — и по минуте Нам вечность емкую дают. В душе, с годами не свободной, Все круче напряженный ритм. И только вижу мимолетно: Река течет, заря горит. Березы яркие теснятся, По свету листья разметав, И травы никнут — им не снятся Былые поколенья трав. Там древние свои законы, И в безучастности земли Граничит ритм наш беспокойный С покоем тех, что уж прошли. Земля моя, я весь — отсюда, И будет час — приду сюда, Когда зрачки мои остудит Осенним отблеском звезда. И думаю светло и вольно, Что я не твой, а ты — моя От гулких мачт высоковольтных До неуютного жнивья. И душу я несу сквозь годы, В плену взыскательных минут Не принимая той свободы, Что безучастностью зовут. 1963 «Тревожит вновь на перепутье…»
Среди цементной пыли душной, Среди кирпичной красноты Застигла будничную душу Минута высшей красоты. И было все привычно-грубо: Столб, наклонившийся вперед, И на столбе измятый рупор — Как яростно раскрытый рот. Но так прозрачно, так певуче Оттуда музыка лилась… И мир был трепетно озвучен, Как будто знал ее лишь власть. И в нем не достигали выси, Доступной музыке одной, Все звуки, без каких немыслим День озабоченно-земной. Тяжка нестройная их сила, Неодолима и густа… А душу странно холодила Восторженная высота. Быть может, там твоя стихия? Быть может, там отыщешь ты Почувствованное впервые Пристанище своей мечты? Я видел все. Я был высоко. И мне открылись, как на дне, В земной нестройности истоки Всего звучавшего во мне. И землю заново открыл я, Когда затих последний звук. И ощутил не легкость крыльев, А силу загрубелых рук. 1963 «Торопит нас крутое время…» Торопит нас крутое время, И каждый день в себе несет Отчаянные измерения Зовущих далей и высот. Расчеты твердые, скупые Таят размах мечты твоей В разумно скованной стихии Смертельных сил и скоростей. Ты с ней велик: стихия эта, Тобой рожденная, — твоя. И кружит старая планета Всю современность бытия. А ты в стремительном усилье, Как вызов, как вселенский клич, Выносишь солнечные крылья, Чтоб запредельное — постичь. Но в час, когда отдашь ты душу Безумью сил и скоростей И твой последний крик заглушит Машина тяжестью своей, — В смешение масла, пыли, крови Так жалко-бледны кисти рук… И мы спешим, нахмурив брови, Убрать твой прах, умолкший вдруг. И той поспешностью, быть может, Хотим сказать мы — без речей, Что миг бессилья так ничтожен Перед могуществом людей. 1963 |
