«Теперь не для того тебя зову…» Теперь не для того тебя зову, Чтоб возвратить души моей невинность, Чтоб вновь увидеть, как подснежник вынес Внезапную — над тленьем — синеву. Да, искушенный, все я сохранил — И чистоту, и сердце непустое, И в зрелой нерастраченности сил Мне жить сегодня тяжелее вдвое. Не принимал я чувство никогда, Как дань весны всесильной и летучей, В ней сквозь безгрешность — жжение стыда, Которое нас запоздало мучит… 1969 «Ничего, что этот лед — без звона…» Ничего, что этот лед — без звона, Что камыш — не свищет, В немоте прозрачной и бездонной Нас никто не сыщет. Мы опять с тобою отлетели, И не дивно даже, Что внизу остались только тени, Да и те не наши. Сквозь кристаллы воздуха увидим То, что нас томило… Но не будем счет вести обидам, Пролетая мимо. А пока — неузнанные дали, Как душа хотела, Будто нам другое сердце дали И другое тело. 1969 «Померк закат, угасла нежность…» Померк закат, угасла нежность, И в холодеющем покое, Чужим участием утешась, Ты отошла — нас стало двое. Ах, как ты верила участью! Тебе вины любая малость Неразделимой на две части И не всегда твоей казалась. Я оглянулся и увидел, Как бы внесенные с мороза, Твоей неправедной обиды Такие праведные слезы. И вызрел приступ жажды грубой — На все обрушить радость злую, Таили дрожь презренья губы, Как смертный трепет поцелуя. Но отрезвляющая воля Взметнула душу круче, выше — Там нет сочувствия для боли, Там только правда тяжко дышит. Уже — заря. В заботе ранней Внизу уверенно стучатся. Я не открою. Спи, страданье. Не разбуди его, участье. 1969 «Ты пришла, чтоб горестное — прочь…» Ты пришла, чтоб горестное — прочь, Чтоб земля светилась, как арена, Чтобы третьей — только эта ночь На огне на праздничном горела. И пускай взывает к небу дым, Пусть ночная кровь заговорила, На земле мы верно повторим Только то, что в нас неповторимо. 1969 «Я не клянусь, прости меня…»
Я не клянусь, прости меня. Я слышал много клятв на свете. Не зная будущего дня, Клялись и верили — как дети. А после видел я не раз Лицо одной несытой страсти, Потом — тоску огромных глаз И детских — горькое участье. От слова не прочнее связь: Избыв счастливую истому, То сердце, за себя боясь, И в честной клятве лжет другому. 1965–1970 «И с горы мы увидели это…» И с горы мы увидели это: Островки отрешенной земли И разлив, как внезапный край света, — Вот куда мы с тобой добрели. Видишь — лодка стоит у причала И весло от лучей горячо. В складках волн я читаю начало, А чего — неизвестно еще. И, встречая раздольные воды, Этот ветер, что бьет по плечу, Я вдыхаю избыток свободы, Но пустынности их не хочу. Эти кем-то забытые сходни — Для шагов осторожных твоих, — Так всходи и забудь, что сегодня Слишком много дано на двоих. 1970 «Я губ твоих не потревожу…» Я губ твоих не потревожу… Дремли, не злясь и не маня. Огнем небес и дрожью кожи Мой день выходит из меня. Необожженной, молодой — Тебе отрадно с этим телом, Что пахнет нефтью, и водой, И теплым камнем обомшелым. 1970 «Замученные свесились цветы…» Замученные свесились цветы — От чьих-то рук избавила их ты, И вот теперь они у изголовья Губами свежесть ночи ловят. И эта ночь с холодною звездой, С цветами, что раскрылись над тобой, С твоим теплом, распахнутым и сонным, Пронизана высоким чистым звоном. Но я шагну — и в бездне пустоты Насторожатся зрячие цветы, И оборвется звон высокой ночи — Все это ложь, что сердце мне морочит. Еще мой день под веками горит, Еще дневное сердце говорит, Бессонное ворочается слово — И не дано на свете мне иного. 1970 |
