«Деревья бьет тяжелый ветер…» Деревья бьет тяжелый ветер. Водою тучи изошли. В пожарно-красные просветы Гляжу из сумрака земли. А мокрый сумрак шевелится — В порывах шумной маеты На ветках вырезались листья, Внизу прорезались цветы. Пронзительно побеги лезут. Возносится с вершиной грач. Растут столбы, растет железо В просветы выстреливших мачт. И вся в стремительном наклоне, В какой-то жажде высоты, По ветру вытянув ладони, Пробилась утренняя ты. 1964 «О лето, в мареве проселка…» О лето, в мареве проселка Какая сила ходит тут! Как настороженно и колко Колосья в грудь меня клюют. Среди людской горячей нивы Затерян колосом и я, И сердце полнится наливом — Целебным соком бытия. И где расти нам — не поспоришь: Кому — зола, кому — песок. Хранит разымчивость и горечь Незамутненный терпкий сок. И как я жил? И что я думал?.. Войди неяркою на миг — И ты поймешь в разгуле шума Шершавый шорох слов моих. 1964 Неразгаданная глубь 1 У обрыва ль, у косы, Где певучее молчанье, Обронила ты часы — Сказка летняя в начале. Все речные духи вдруг Собрались в подводном мраке И глядят на четкий круг, И на огненные знаки. И не верят их огню Замурованные души, Каждый выпростал клешню И потрогал. И послушал. Под прозрачный тонкий щит Не залезть клешнею черной. Духи слушают — стучит Непонятно и упорно. Выжми воду из косы Злою маленькой рукою. Говорил я про часы, Да сказалось про другое. Сверху — зыбью облака. Сверху — солнечная пляска, Но темна и глубока Человеческая сказка… Опусти пред нею щит — И тогда услышим двое: Как на дне ее стучит Что-то светлое, живое. 2 Одичалою рукой Отвела дневное прочь, И лицо твое покоем Мягко высветлила ночь. Нет ни правды, ни обмана — Ты близка и далека. Сон твой — словно из тумана Проступившая река. Все так бережно утопит, Не взметнет песку со дна, Лишь невнятный, вольный шепот Вырывается из сна. Что в нем дышит — откровенье? Иль души веселый бред? Вечно тайну прячут тени, Вечно прям и ясен свет. И, рожденная до речи, С первым звуком детских губ Есть под словом человечьим Неразгаданная глубь. Не сквозит она всегдашним В жесте, в очерке лица. Нам постичь ее — не страшно, Страшно — вызнать до конца. 3 Платье — струями косыми. Ты одна. Земля одна. Входит луч, прямой и сильный, В сон укрытого зерна. И, наивный, тает, тает Жавороночий восторг… Как он больно прорастает — Изогнувшийся росток! В пласт тяжелый упираясь, Напрягает острие, Жизни яростная завязь — Воскрешение мое! Пусть над нами свет — однажды, И однажды — эта мгла, Лишь родиться б с утром каждым До конца душа могла! 1964 «И когда опрокинуло наземь…»
И когда опрокинуло наземь, Чтоб увидеть — смежил я глаза, Все чужие отхлынули разом, И сошли в немоту голоса. Вслед за ними и ты уходила: Прикоснулась ко лбу моему, Обернулась и свет погасила — Обреченному свет ни к чему. Да, скорее — в безликую темень, Чтобы след был надежней затерян, Чтоб среди незнакомых огней Было темному сердцу вольней. Шаг твой долгий, ночной, отдаленный Мне как будто пространство открыл, — И тогда я взглянул — опаленно, Но в неясном предчувствии крыл. 1965 «Я хочу, чтобы ты увидала…» Я хочу, чтобы ты увидала: За горой, вдалеке, на краю Солнце сплющилось, как от удара О вечернюю землю мою. И как будто не в силах проститься, Будто солнцу возврата уж нет, Надо мной безымянная птица Ловит крыльями тающий свет. Отзвенит — и в траву на излете, Там, где гнезда от давних копыт. Сердца птичьего в тонкой дремоте День, пропетый насквозь, не томит. И роднит нас одна ненасытность, Та двойная, знакомая страсть, Что отчаянно кинет в зенит нас И вернет — чтоб к травинкам припасть. 1965 |
