«Я умру на рассвете…» Я умру на рассвете, В предназначенный час. Что ж, одним на планете Станет меньше средь нас. Не рыдал на могилах, Не носил к ним цветов, Только все же любил их И прийти к ним готов. Я приду на рассвете Не к могилам — к цветам, Все, чем жил я на свете, Тихо им передам. К лепесткам красногубым, К листьям, ждущим луча, К самым нежным и грубым Наклонюсь я, шепча: «Был всю жизнь в окруженье. Только не был в плену. Будьте вы совершенней Жизни той, что кляну. Может, люди немного Станут к людям добрей. Дайте мне на дорогу Каплю влаги своей. Окруженье все туже, Но, душа, не страшись: Смерть живая — не ужас, Ужас — мертвая жизнь». 1971 «И вдруг за дождевым навесом…» И вдруг за дождевым навесом Все распахнулось под горой, Свежо и горько пахнет лесом — Листвой и старою корой. Все стало чистым и наивным, Кипит, сверкая и слепя, Еще взъерошенное ливнем И не пришедшее в себя. И лесу точно нет и дела, Что крайний ствол наперекос, В изломе розовато-белом — Как будто выпертая кость. Еще поверженный не стонет, Еще, не сохнув, не скрипит, Обняв других, вершину клонит, Но не мертвеет и не спит. Восторг шумливо лист колышет, Тяжел и груб покой ствола, И обнаженно рана дышит, И птичка, пискнув, замерла. 21 января 1972 «Как ветки листьями облепит…» Как ветки листьями облепит, Растают зимние слова, И всюду слышен клейкий лепет — Весны безгрешная молва. И сколько раз дано мне встретить На старых ветках юных их — Еще неполных, но согретых, Всегда холодных, но живых? Меняй же мир, свои одежды, Свои летучие цвета, Но осени меня, как прежде, Наивной зеленью листа. Под шум и лепет затоскую, Как станет горько одному, Уйду — и всю молву людскую — Какая б ни была — приму. 1970 |
