Дивьи монахи Ночью с Дона — страхи Клонят свечку веры. С Киева монахи Роют там пещеры. Как монах заходит С черной бородою, А другой выходит С белой головою. Каково, монаше, Житие-то ваше? Белая — от мела Или поседела Твоя голова? Солнце тяжко село. Свечка догорела, На губах монашьих Запеклись навеки Кровь или слова?.. Руки их в бессилье Непокорны стали: На груди скрестили — Разошлись, упали Дланями на глыбу, Что весь день тесали. 1971 «На пустыре обмякла яма…» На пустыре обмякла яма, Наполненная тишиной, И мне не слышно слово «мама», Произнесенное не мной. Тяжелую я вижу крышу, Которой нет уже теперь, И сквозь бомбежку резко слышу, Как вновь отскакивает дверь. 1971 На реке Воткнулись вглубь верхушки сосен, Под ними млеют облака, И стадо медленно проносит По ним пятнистые бока. И всадник, жаром истомленный, По стремя ярко освещен Там, где разлился фон зеленый, И черен там, где белый фон. А я курю неторопливо И не хочу пускаться вплавь Туда, где льется это диво И перевертывает явь. 1971 Далече рано… Налево — сосны над водой, Направо — белый и в безлунности — Высокий берег меловой, Нахмурясь, накрепко задумался. Еще не высветлен зенит, Но облака уже разорваны. Что мне шумит? Что мне звенит Далече рано перед зорями? Трехтонка с флягами прошла, И, алюминиево-голые, Так плотно трутся их тела Как бы со срезанными головами. Гремит разболтанный прицеп, Рога кидая на две стороны. Моторный гул уходит в степь Далече рано перед зорями. Теки, река, и берег гладь, Пусть берег волны гранью трогает. Иные воды, да не вспять, А все — сужденной им дорогою. И сколько здесь костей хранит Земля, что накрест переорана?.. Звезда железная звенит Далече рано перед зорями. 1971 «Вокзал гнетущую зевоту…»
Вокзал гнетущую зевоту Давил в обмякшем кулаке. Я ожиданье, как заботу, Стряхнул — и вышел налегке. Через дверной замок скрипучий Рывком — за мглою по пятам — Туда, где ветер с током пущен, Чтоб стон и свист — по проводам. Туда, где гул в пустых киосках, Где лист афишный — как декрет, Где вдруг два профиля матросских Наклонно вычеканил свет. Не шло — «проезжие» — к обоим: Средь ночи ль той, на том ветру ль Годилось имя лишь одно им — Непреходящее — патруль. И как в бессмертие — легенда, Врывались в черный переход Балтийски взвихренные ленты, Крылатый ворот — наотлет. И всю дорогу словно жженье Касалось моего лица: Нет повторенья у движенья, Есть продолженье — без конца. 1971 На рассвете Снегирей орешник взвешивал На концах ветвей. Мальчик шел по снегу свежему Мимо снегирей. Не веселой, не угрюмою, А какой невесть, Вдруг застигнут был он думою И напрягся весь. Встал средь леса ранним путником — Набок голова — И по первоснежью прутиком Стал чертить слова: «Этот снег не белый — розовый, Он от снегиря. На рассвете из Березова Проходил здесь я…» И печатно имя выставил Прутиком внизу, И не слышал, как высвистывал Некий дух в лесу. Снегирей смахнув с орешника, В жажде буйных дел, Дух над мальчиком — Над грешником — Зычно загудел: — А зачем ты пишешь по лесу Имя на снегу? Иль добрался здесь до полюса? Иль прошел тайгу? Снег ему не белый — розовый… Погляди сперва! И под валенками россыпью — Первые слова. Но едва спиной широкою Повернулся дух, Мальчик вслед ему сорокою Прострочил их вслух. Первый стих, сливая в голосе Дерзость, боль и смех, Покатился эхом — по лесу И слезами — в снег. 1971 |
