«Вот он грудью встает против бури…» Вот он грудью встает против бури, Чтоб хлебам подниматься и цвесть, И в его непокорной натуре Что-то истинно русское есть: Среди поля в доспехах зеленых Он стоит — как ни лют ураган, Никогда не сгибая в поклоне Неподатливый кряжистый стан. И недаром не робким осинам, А дубам — вот прекрасна судьба! — Как бойцам, доверяет Россия Охранять золотые хлеба. 1952 «…Пройду по памятным могилам…» …Пройду по памятным могилам, И снова здесь, наедине Предстанет мир живым и милым — Открытым мне. И смерть провозгласит рожденье, И слово с миром — наравне, И словно молния — мгновенье, Понятное и вам и мне. И ночи нет, и светлой дрожью — Поток знакомого огня, И вот стою я у подножья Едва угаданного дня. И взгляд мой луч высокий ловит — Свою наследственную нить: Дай Бог нам встать у изголовья, Чтоб для рожденья — схоронить. 1952 «Я пел и легко и бездумно, как птица…» Я пел и легко и бездумно, как птица, Но так не поется уж мне… Иное — суровое — в сердце стучится И зреет в его глубине. Оно не дает мне покоя ночами, Тревожа, волнуя, маня, И годы, столетия — днями Несутся тогда для меня. И я поднимаюсь ступень за ступенью, И вот на вершине стою, И кажется, больше тоске и сомненью Не тронуть уж душу мою. Кипят во мне силы любви и познанья, И все мне доступно тогда: И тайны сердец, и простор мирозданья, Где мы не оставим следа! 25 мая 1954 «В глаза струится лунный свет…» В глаза струится лунный свет — И не заснуть. Скажи, родная, мне в ответ Хоть что-нибудь!.. Обидел горько я тебя — И ты молчишь; Потом, страдая и любя, Мне все простишь. В семье проказником я рос, Знаком с лозой, Но возвращался после слез Ко мне покой. Теперь хотел бы слез я сам, Но нет их, нет! — И так тяжел сухим глазам Недвижный свет. И тлеет в медленном огне Душа моя: Прощеньем матери вдвойне Наказан я… 1956 «Я никогда не думал и не верил…»
Я никогда не думал и не верил, Что даже имя, данное тебе, Вдруг отзовется горькою потерей В моей судьбе. Я для тебя его придумал сам. И каждый звук в нем душу мне тревожит, Как легкий звон березовых сережек, Сбиваемых ветрами по лесам. Да, в человечьем путаном лесу Полян веселых я немного видел, Но эту боль, что я в себе несу, Я в первый раз стихом сегодня выдал. В нем не ищи бессилия печать — От боли стих упрямее и звонче. Не знаешь ты, как трудно мне начать, Но знаю я — не легче будет кончить… 1961 «Сошлись мечами стрелки — не просрочь…» Сошлись мечами стрелки — не просрочь. И знай закон непреходяще мудрый: В душе перегорающая ночь Приносит неразгаданное утро. И ты иди. И не ищи в любви Незыблемых гарантий и традиций. Она взывает: верь ей и живи, Чтоб с каждым утром заново родиться. … … … … … … … … … … … … … … … И вел нас город, вставший на холмах, В торжественной раскованности русской, Два времени смешавший в именах Мостов, базаров и бетонных спусков. И болью песни он во мне звенит, Перед оградой с незакрытой дверцей, Где давит полированный гранит Кольцовское замученное сердце. 1962 Сыч Монтажник Костя нам представил Чуть оперенного сыча. Сидел он, как на пьедестале, На глыбе мокрого плеча. Бригадой Костя был в особый — Не всем доступный — вписан счет. Казалось, по плечам и робу Скроил монтажнику сам черт. Он шел. А следом зыбкой тучей Неслись скворцы и воробьи, Чтобы сычам — покуда случай — Обиды выкричать свои. И Костя тоном незнакомым Сказал ребятам и сычу: — Я сирота. Я рос в детдоме. Пускай и хищник… приручу! Сыч рос. Забились мыши в щелки, Всем серым племенем дрожа, А он разбойно клювом щелкал И мясо схватывал с ножа. Нас жали сроки. И бывало, Подряд две смены иногда В переплетенье черных балок Горела Костина звезда. Сыч сгинул. Выла непогода. Я слышал друга вздох глухой. Один из нас сказал: — Природа… — Дикарь, — откликнулся другой. И вдруг над крышей троекратно, Как стон, раздался темный крик. Тоскою жуткой, непонятной В мужские души он проник. И нам почудилось, что это, Тоскуя о людском тепле, Душа — на грани тьмы и света — Кричит в бессилье на земле. 1962 |
