Сам Виктор Иванович ездил в казачьи станицы на Урал. В станицах еще было тихо. Молодежь вся ушла под Саратов, остались лишь старики, непримиримые, готовые объединиться с цветогорцами. Из-за реки Урал от киргизов приезжали делегаты, говорили, что не принимают коммуны, готовы тоже начать борьбу. Виктор Иванович пытался объединить киргизов. Он в течение двух зимних месяцев не вылезал из кибитки, ездил из станицы в станицу, звал, убеждал. Пронесся по Уралу слух, что по степи от Оренбурга идет легендарный полковник Сыропятов, идет с большим отрядом. Андроновы послали своих людей навстречу ему. Хутор Новые Земли был всю эту зиму многолюден и говорлив. Люди жили и в дому приказчика, и в караулке, и в амбарах, обложенных для тепла землей, — жили густо. От безделья томились все, часто уходили в белую снежную степь, уходили поодиночке, бродили долго-долго, возвращались, точно заказана была им дорога. Откуда-то появились три молодые бабы — хмельные и смешливые.

Подошла весна дружная, степь в одну неделю расцвела, и в эти весенние дни на хутор приехали послы от Сыропятова. В небольшой казачьей станице на Урале Виктор Иванович встретился наконец с самим Сыропятовым. По разговорам, по легендам, которые уже успели окружить имя Сыропятова, Виктор Иванович представлял его пожилым, свирепым и очень удивился, когда увидел перед собой молодого, крепкого человека с бритой головой и смелыми глазами. Он напрямик сказал:

— А ведь я думал, что вы человек пожилой. А вы вон еще какой молодой!

Сыропятов засмеялся:

— А разве молодость — грех?

— Какой грех? Молодость — радость. Я очень рад, у вас много энергии…

Они заговорили, как люди близкие, понимающие друг друга с полуслова. Виктор Иванович сказал: он может поставить хозяйственную часть в отряде. Он знает степь до самого Саратова и Цветогорья и знает все дороги. Сыропятов поджидал, когда к нему придет отряд киргизов из-за Урала. Наконец киргизы пришли. Большескулые, не умеющие улыбаться, с лицами глухими, как стены, как пустыня, они держали себя с медлительной важностью, сознавали свою силу: их было тысячи три. Их черненькие глаза поблескивали сквозь узкие щели. Все они были в теплых полосатых кафтанах, в мягких сапогах. От них остро несло конским и человеческим потом. Вечером степь, где стояли киргизы, загорелась кострами, и у каждого костра слышалось заунывное гортанное пение: «Аля-ля!» В тот, в первый день, когда киргизы пришли, Виктор Иванович обрадованно засуетился: «Наконец-то!» Весь день шло совещание. С отуманенной головой он вышел уже ночью из попова дома, глянул в степь. Степь еще горела кострами. Киргизы пели. И ему вдруг показалось: пустыня прислала своих детей, она опять поднялась. Потому что в его представлении киргизы и пустыня были родные.

Киргизы сердито смотрели на русских, даже на этих русских, что были с ними плечо к плечу, точно киргизы не верили, что есть еще русские мужики не большевики.

Виктору Ивановичу особенно врезался в память такой случай: по всему стану ходили пятеро киргизов в кафтанах почище, чем другие. (Это было в то же утро, когда киргизы только что явились.) Они подходили к мужикам по очереди, окружали их все пятеро и, хлопнув мужика по плечу, спрашивали:

— Казак?

Мужик хмурился:

— Ну, казак. А тебе что?

Киргизы недружелюбно улыбнулись одними глазами:

— Якши.

И шли дальше, к другому мужику.

— Казак?

— Казак.

— Якши.

И теперь, вспомнив об этом, Виктор Иванович подумал: «Вот ночью однажды киргизы кинутся на отряд, всех перережут». Ему стало холодно от этой мысли. «Перережут? Может быть». Он поспешно пошел в степь, откуда слышались гортанные крики и заунывная песня. Он шел осторожно, напряженно, будто хотел подсмотреть, где враг, что надо делать. Весенняя ночь уже покрыла весь мир. Звезды пылали.

Высокий пронзительный голос пел у ближнего костра. Виктор Иванович остановился. Что такое? В песне слышалось столько скорби, бесконечной горечи, будто певец жаловался на свою тяжелую-тяжелую жизнь.

Певец сидел, поджав ноги, один у костра, прямо на земле. Красноватый свет полыхал на его полосатом халате, свет выхватил из тьмы лицо — желтовато-розовое, длинное, с черными чертами бровей, лицо было совсем неподвижно, глаза закрыты, только жил рот, ежесекундно изменяя форму. О чем кричал певец?

Виктор Иванович слушал долго. Странная жуть дрожью прошла по его спине. «Вот она — пустыня. Пустыня поет». Ему разом представилось: целое столетие человек с запада — то есть Андроновы, Зеленовы — шел на бой с пустыней, захватывал все новые и новые земли, отодвигал пустыню в глубь Азии. Киргизы кочевали когда-то между Волгой и Уралом, кочевали на вольных просторах. Ныне все здесь распахано и засеяно, киргизы отодвинуты за Урал — киргизы не имеют права напоить лошадь в Урале (им запрещается пугать рыбу), казаки стреляют в киргизов. Сто лет шла борьба. Не столетняя ли скорбь говорит в этой песне? Пустыня, пустыня!

В степи раздался пронзительный свист. Виктор Иванович оторвал глаза от певца, глянул в тьму. Ничего не видно. Кто свистнул? Зачем? «Разве они будут сражаться за нас, Андроновых, Зеленовых, за казаков? Нет, нет!»

Он опять подумал о ночи, об опасности. Однажды они кинутся, перебьют весь отряд. Он вернулся назад в станицу, к штабу. Сыропятов уже спал. Виктор Иванович разбудил его. Сыропятов, не вставая с кровати, спросил:

— Что у вас?

Виктор Иванович сказал ему вполголоса:

— Слушайте, надо немедленно усилить караулы. Кажется мне: киргизы изменят, нападут на нас, перебьют.

Сыропятов засопел.

— Да, такие случаи были. Что ж, усилим.

Он велел вызвать своего адъютанта. Виктор Иванович вышел, раздумывая о киргизах, о пустыне, об опасности, что несут новые друзья-враги. Когда он подошел к попову дому, где квартировал, кто-то уже говорил в темноте приказывающе:

— Спать всем вполглаза.

— Знаем без вас, — отозвался ленивый голос, — нагнали татарвы-головорезов и сами не рады.

— Ну, ты там! — строго крикнул начальствующий голос. — Много больно разговариваешь. Смотри у меня!

— А что будет?

— Вот увидишь, что будет.

— Со службы, что ль, прогонишь?

Виктор Иванович не стал слушать, чем кончится спор; ему показалось: вот-вот произойдет страшное. Он вошел в дом.

Утром был созван военный совет. Пришли четыре киргиза в полосатых халатах, один киргиз в офицерской форме (все пятеро держались крепко вместе), еще пришли два казачьих офицера, почему-то пришел поп, с десяток молодых офицеров пришли, и между ними — Василий Андронов. Сыропятов позвал Виктора Ивановича — «главного интенданта». Сыропятов заговорил властно:

— Мы сегодня же должны выступить, идти не останавливаясь. Нас теперь много. Всякая задержка в пути только внесет разложение в наши ряды. Не стоять ни дня, ни часа. Вперед! С богом на Москву!..

Он говорил долго. Он смотрел куда-то в угол, на потолок, будто видел там пути. Лишь изредка он опускал глаза ниже, бегло, быстро оглядывал всех — беспокойно пробегал по лицам. Все лица замкнулись, все уста молчали. Только киргизы переглядывались.

— Итак, повторяю: с богом на Москву…

Все слушали его молча.

Перед вечером в тот же день пестрыми змеями поползли отряды через степь к Волге. Одной дорогой шли казаки — уральские и оренбургские, другой — киргизы, а третьей дорогой — русские: цветогорцы и с ними мужики из заволжских сел и деревень. Киргизы и казаки — доброконные, горячие — все уходили вперед. Виктор Иванович в тарантасе поскакал в сторону, в села, хутора, скупать хлеб, сено, скот. Он думал, много он думал в эти дни: отряды пройдут до Волги, у Волги ждут немцы, а за Волгой — в нагорной стороне — ждут мужики, уже озлобленные большевистскими поборами, все ждут и присоединятся тотчас, чтобы ударить вместе на коммуну. Только подойти бы, подбодрить.