Костя спохватился — прыгающими руками потянул ивовый узел назад, чтобы развязать… «Половина?»

Опять замолчали. Плели долго — каждый думал о своем. Слепни и пестряки роем носились вокруг, садились на лицо, на руки, обнаженные по локоть; их гнали подергиванием головы, плеча, спины, потому что руки были бесперечь заняты. Солнце палило жаром, остановившаяся в мелких заводях вода пузырилась, бойкая рыбешка выпрыгивала в воздух, ловила мух. Кондрат поднялся и, вытулив по-стариковски спину, неловко шагая затекшими ногами, кряхтя и бормоча, пошел к воде. Там стояла палочка с зарубками. Он тщательно осмотрел ее, потом позвал:

— А ну-ка, подите сюда, ребята!

Иван и Костя поспешно подошли.

— Глядите-ка, с седьмой, кажись, на шестую слезла. (Он показал пальцем на зарубки.)

Иван решил сразу:

— Слезла.

Костя усомнился:

— А не вверх ли ползет? Где седьмая? Седьмая вот, в воде.

— Тю-тю-тю, ведь правда, — сказал Кондрат. — Только не волной ли захлестнуло? Ну, еще подождем. Раз вода не спешит, и нам спешить некуда. Где ребята-то? Надо бы обедать. Гляди, к полдням близко. Смеряй-ка, Костя.

Костя выпрямился столбом — тень упала до черного корешка. Он заметил, как длинна тень, и смерил, сколько в ней его — Костиных — ступней. Ступней вышло три.

— Ровно! — сказал он. — Ровно двенадцать часов.

— Ну, живо, живо, ребятушки, обед готов.

Костя схватил котелок, побежал к воде. Иван полез в кусты за сухими сучьями. Кондрат собирал опавшие листья на разжигу…

Скоро приехали работники в лодке, горой нагруженной прутьями. Обед — одно-единое блюдо, кашица с мясом, — был готов, все уселись кружком на разостланной ватоле.

— Похоже, завтра вода сбывать будет, — сказал Иван.

— Да, гляди, как у сокоря пучки надулись, — вот-вот лопнут.

Все посмотрели на молодой осокорь, стоявший по колено в воде.

— А мы сейчас луговика Власа встретили, — заговорил рыжий работник, — тебя, дядя Кондрат, обругал почем зря.

— За что же?

— Старый, говорит, дьявол. Прячет, говорит, этого голяка Костьку… Я, говорит, доберусь до них!

Кондрат засмеялся.

— Дался ему этот Костька. Береги не береги, все равно… Девка не камень, под лопух не спрячешь. Ты бы, Костя, не тревожил его зря.

— Я его не тревожу. Я у них не бываю.

— Знаю, что не бываешь. Да девка-то к тебе плавает.

— Не плавает. Отец теперь лодку на замке держит. А ключ с собой.

— Ишь дьявол! Как же вы? Так и не видаетесь?

Костя не ответил.

— Ну, как не видаются, — засмеялся Иван, — она, поди, к нему вплавь приплывает: она — бой-девка, лучше любого рыбака плавать умеет…

Эти ночи Кондрат совсем не спал: нужно было заметить самое-самое начало спада. Над дальними лугами прозвенела серебряная труба — раз и два. Это крикнули журавли, чуткие вестники идущего утра. Кондрат поспешно вылез из шалаша. Туман — густой до непроглядности — закрыл весь мир. Только прямо вверх что-то белело и шевелилось. Кондрат ощупью пошел к воде. Туман заклубился вокруг него, точно вода возле идущей лодки. У края воды лежало толстое полено, положенное с вечера как раз половиной в воде, половиной на сухом. Кондрат ощупал его — полено было сухо и мокро ровно настолько, насколько сухо и мокро было вчера.

«Стоит!» — подумал Кондрат.

Он вернулся опять ощупью в шалаш, где вповалку храпели Иван и трое работников, лег на ватолу, ворочался, слушал, и голова у него была полна жара от бессонной ночи и беспокойства. А кругом — за шалашом — уже все просыпалось. Недалеко крякали утки, зарянка уже пела третью песню, пролетели сорокопуты и закричали неприятными резкими голосами: «Кэ-кэ-кэ!» По-кошачьи крикнула иволга.

— Ребята, вставай! — крикнул Кондрат. — Убывает!

И крик будто хлестнул всех — полы шалаша разом откинулись, встревоженные, всклокоченные, вылезли Иван, Костя, работники.

Вода уже вся светилась. Туман висел только на дальних ракитах. Иволга пела звонко-звонко…

— Глядите, сокорь зацвел! — крикнул Костя.

На нижних, самых старых ветках осокоря паутинились белые волоски — ресницы семян.

— Скорей грузите лодки! — распоряжался Кондрат. — Ты, Иван, катай на Кривиль, а вы городите Грязнуху.

И получаса не прошло, все четыре лодки, перегруженные плетешками, вершами и вентерями, плыли от Гремучей гривы, чтобы поспеть вовремя перегородить все рыбьи пути.

На самой большой лодке ехали Кондрат и Костя; Костя греб. Он глубоко опускал весла, и лодка от каждого удара плыла саженями. У верхнего ерика они остановились, вытащили из лодки два плетня и, вбивая колья в дно, перегородили весь ерик, и на стыке плетней установили большой короб. Отсюда проехали к среднему ерику, потом к нижнему, везде поставили плетни и короба.

— Шабаш, не уйдет, — сказал Кондрат, — До самого Очарковского озера все будет наше. Теперь поедем к Студеным водам.

Оба они работали с азартом. Кондрат был доволен и по дороге к Студеным водам говорил неторопливо, веско, точно учил:

— Вот теперь ты примечай, где косяки. Не ноне-завтра пойдет большой спад, рыба опять побежит в Волгу, побежит и будет плутать. Вороны да чайки лучше нас знают, где косяки. По ним замечай. Где кружатся, тут и лови — тут косяк.

Только к позднему вечеру, измученные вдребезги, они вернулись на Гремучую гриву.

Два следующие дня были бешеными. Вода убывала. Рыба шла из лугов и озер в Волгу. Ей ставили преграды всюду. Кондрат арендовал берег на десять верст, — пятерым работникам — это много. Управились едва-едва. Лишь к концу четвертого дня начали проверять короба, вентеря и верши. Из города от рыбного кооператива приехал приказчик — верткий, черненький, смешливый. Вечером у костра он угостил всех водкой.

— Опять, как прежде, — засмеялся Кондрат, увидев бутылку, — бывало, скупщики без бутылки к нам не являлись.

Приказчик жил сутки на стану. Рыбы при нем попало немного. Он «наладил дело» (по таким-то и таким-то ценам доставляйте в город), уехал. Прощаясь, подвыпивший Кондрат сказал ему, смеясь:

— Готовьте большие соли, косяк хотим поймать. Завалим вас рыбой.

Приказчик понял шутку.

— За солью дело не станет, — ответил он, — только давайте больше рыбы.

— Что ж, с завтра на всех лодках поедем, будем косяк искать.

Косяки! Косяки! Кто из наших рыбаков не мечтает в зимние ночи о них — многотысячных косяках дельной рыбы? Эти рассказы о рыбаках-удачниках, о тех, кто имеет теперь свои сады, свои лодки, сети, снасть, — эти рассказы связаны с косяками.

— Пузров нашел косяк — три тысячи выручил.

— Вершилов нашел — на две тысячи потянуло.

И тут вот какое дело: интересно всем — хозяин ты или работник. Хозяин нашел — выручка целиком, работник — выручки половина. А бывало, что с такой половины в один день рыбак-работник становится на свои ноги.

Ого, сколько думал про это Костя. Обида подогревала, — луговик Влас так прямо в глаза и сказал: «За босяву не отдам». Убежать бы можно Дуньке, времена не прежние. А боится…

Над спокойной убывающей водой чайки и вороны носились лениво, посматривали вправо, влево. И нигде не кружились стаей. По пути Костя опорожнил три забоя — лодка загрузилась рыбой. У Семи вязов, где — после спада — идет главная луговая дорога, замаячила черная лодка. У Кости стукнуло сердце. Он повернул свою лодку туда. Черная лодка высунулась из-за кустов.

— Тебе чего здесь надо, бродяга? — заорал грубый голос.

Костя молча поехал в сторону — он сцепил зубы, чтобы не ответить на ругню. А Влас орал до хрипоты…

Рыбаки съехались на стан только в сумерки. Никто не спрашивал, никто не говорил об удаче: была бы удача, сказалась. Только Кондрат угрюмо буркнул:

— Влас тоже ездит, ищет.

— И я встретил его, — сказал Иван, — и девку с собой возит: боится одну оставлять.

Кондрат щелкнул языком:

— Ах, и девка! Совсем уже выкунела. Что твоя краля. — И мигнул плутовски.