А пока в Золотой палате Кремля состоялись царские смотрины. И из двенадцати полусомлевших от волнения и страха девиц-боярышень царь Иван выбрал всё-таки ту, коя была мила его сердцу уже долгое время. Боярышень представлял окольничий Иван Заметня-Кривой, по воле судьбы находившийся в родстве с Анной Романовой.
Обряд смотрин протекал медленно. Невест долго готовили, приводили в чувство, иных холодной водой отливали. Да румяна-белила приносили много хлопот-мороки. В жарком помещении девицы упарились, краски с них потекли вместе с потом. И вот, наконец, Иван Заметня-Кривой вывел первую невесту, огласив имя:
— Княжна Арина Андронова. — И повёл её к царю на поклон, на обмен платочками-ширинками.
Юная княжна красива, стройна, идёт по кругу мимо вельмож плавно, словно лебёдушка по глади вод плывёт. Надежда и страх бьются в её груди с такой силой, что она вот-вот сомлеет. Да так и случилось, когда царь не одарил её улыбкой и забыл обменяться платочками. Как упала без чувств княжна, в сей же миг подбежали к ней два рослых служителя и унесли её из палаты.
— Княжна Варвара Сицкая, — огласил зал боярин Заметня-Кривой.
Варюша ещё более яркой красавицей оказалась. Но и она осталась не замеченной царём. Он ждал с нетерпением желанную невесту и потому равнодушно пропустил ещё девять пригожих россиянок.
И наступила очередь последней невесты — Анны Романовой. Приближаясь к царю мимо сотни вельмож, она волновалась, но не настолько, чтобы потерять чувство и своё очарование. Была она в лёгком шёлковом сарафане, который не скрывал, а подчёркивал её гибкий стан, высокую грудь. На лице у неё ни румян, ни белил, ни сурьмы. Чистое, прекрасное, с лёгким румянцем лицо в обрамлении золотистых локонов полураспущенной длинной косы приковывало взоры и вызывало восхищение у самых привередливых знатоков женской красоты.
Молодой царь ждал её с нетерпением и улыбался ей, словно встретил в саду Захарьиных, куда часто наведывался. Обменялись Анна и Иван знаками признания, и можно бы завершить смотрины. Ан нет, досужие сваты довели обряд до той дорожки, по которой прямой путь к венчанию и свадьбе. Царь Иван спустился с трона, взял по совету Заметни-Кривого невесту за руку и повёл её по кругу, вдоль плотных рядов вельмож. И все они вдоволь насмотрелись на Анну Романову, все признали, что достойнее её не было среди прочих невест. Она не смущалась под взглядами бояр-князей, но и гордыни в ней не было, шла ровно, со счастливой улыбкой на лице.
Род Захарьиных был известен всей Москве, много славных мужей вышло из него. Да и жёнами могли гордиться Захарьины. Они были умны, терпеливы, ласковы и мужественны. Такой возросла и Анна — верной и чуткой семеюшкой. Всё это Филипп Колычев рассмотрел в Аннушке и порадовался тому, что рядом с царём встанет царица отменных душевных начал.
Увы, на сей раз прозорливый священнослужитель ошибся. Не смогла юная царица, названная по воле супруга Анастасией, хоть в малой степени повлиять на необузданный нрав царя. После пышной свадьбы, после нескольких благостных дней медового месяца царь Иван увлёкся «мальчишниками». Вокруг него собрались гулёны и озорники его возраста, готовые исполнять любые причуды царя.
Анастасия уговаривала брата Никиту:
— Родненький, разорви ты сей круг непутёвый, уведи князей Ивашку Мстиславского да Захара Трубецкого — гулён пропащих.
— Да как я их уведу? — удивлялся брат Никита, годом старше сестры.
— Скажи им, что царю державными делами пора заниматься.
— Да ему потешно с нами. А заботы о державе он скоро Алёшке Адашеву отдаст. Ты уж не толкай, родимая, на свары с друзьями, — взмолился Никита.
Филиппу Колычеву, десять лет не видевшему Москву и государев двор, показалось, что царские «мальчишники» пустяки по сравнению с тем, что проросло с отстранением от государственных дел князей Шуйских. Глинские, теперь вошедшие в новую силу, заменив боярское правление, проявили себя как жестокие правители. В царском дворце их властью было заведено для вельмож восточное раболепие. Никто из них не смел обратиться к Ивану просто: «царь-батюшка», но должен был перечислить все его титулы, все земли, над коими он властвовал как великий князь. Да и на «ты» теперь царя нельзя было назвать. Одним махом были порушены вековые уставы с времён Олеговых, Ольгиных и Владимировых. Правительство молодого царя распоясалось. Пока он утешался гульбой, думные бояре и дьяки, кои стояли во главе тринадцати приказов, пустились в беззаконие. Взяточничество, вымогательство, казнокрадство, плутовство, чего раньше Русь не знала, расцвели махровым цветом и вершились на каждом шагу. Князья и бояре чинили интриги, обманы, сплетни не только во дворце, но и в Москве, в иных городах и землях. Многие россияне покидали Москву, дабы спастись от надвигающихся бедствий где-нибудь на окраинных землях.
Игумен Филипп тоже давно хотел покинуть стольный град и вернуться на милые сердцу Соловки, ан не тут-то было. Приказные твари не отпускали игумена, не выдавали ему царскую грамоту на соляные варницы и на земли с сёлами, кои отданы были во владение монастырю. Филипп уехал бы и без грамоты, потому как не мог унижаться, раболепствовать перед борзыми чиновниками. Да удерживало лишь то, что новые земли были очень нужны монастырю. Они помогли бы монастырской братии одолеть скудость жизни. Дождался, однако, Филипп невиданного, небывалого в стольном граде многие годы бедствия.
Двенадцатого апреля в полдень игумен Филипп пришёл на Варварку, дабы встретиться с царским тестем, боярином Романом Захарьиным-Кошкиным. Оставалась последняя надежда — получить грамоту через него. Но судьбе было неугодно, чтобы Филипп встретился с ним.
В этот час на торжище в Китай-городе загорелось враз несколько лавок с богатыми товарами. Народ хлынул к лавкам со всего торжища и даже с Красной площади, чтоб потушить пожар, да и руки погреть чужим добром. Но пока доставили воду в вёдрах с Москвы-реки, загорелись два гостиных двора. Там огонь пошёл гулять с чудовищной силой, охватывая всё новые строения. Он перекинулся на казённые амбары, где было тесно от товаров. Спустя час запылала Богоявленская обитель. А к вечеру пылало всё, что могло гореть, от Ильинских ворот до Москвы-реки, до Кремля. На углу Китай-города огонь подобрался к высокой башне, где хранились тысячи пудов пороха. Крыша башни вспыхнула, как пук соломы, народ бросился бежать из ближних от башни мест. Головни с крыши упали в башню, и она взорвалась с такой силой, что разнесла часть стены Китай-города и запрудила полреки. Взрыв породил панику по всему городу. Москвитяне, похватав в домах, что попалось под руку, покидали стольный град. Никто не думал тушить пожары. Но чьей-то вражьей силой они вспыхивали в новых местах. К двадцатому апреля загорелись дома за речкой Неглинкой, на Арбатской улице, в Замоскоречье.
Оставшиеся в городе москвитяне заговорили, что пожар начался по воровской воле князей Глинских. Сказывали, что видели люди, как Москву поджигала сама бабка царя княгиня Анна Глинская, а ей помогали сыновья Юрий и Михаил. Они разъезжали по стольному граду и из колымаги бросали горящие смолянки в покинутые хозяевами дома. Москвитяне взбунтовались. Двинулись в Кремль за Глинскими. Они в страхе попрятались. Но Юрия Глинского нашли в Успенском соборе. Его вытащили из храма и с криками: «Вот он, отродье ведьмы! Бейте его!» — принялись терзать, рвать на части и разбрасывать ноги и руки по соборной паперти. Да тут же несметная толпа вломилась в палаты князей Глинских и разграбила их. Но и того оказалось мало. Тысяча горожан с топорами, вилами и кольями двинулась на Воробьёвы горы, в село Воробьёво, где в царских палатах скрывался сам государь Иван, а с ним бабка Анна Глинская и её сын Михаил. Окружив подворье, москвитяне потребовали от царя выдать им на казнь княгиню Анну и её сына Михаила.
Царь Иван осмелился выйти к толпе, поднялся на башню близ ворот и прокричал:
— Виновных в пожаре найду и предам смерти! — Дышал он тяжело, с надрывом, в чёрных глазах плавилась ненависть к возмущённым россиянам. И жалел он об одном — о том, что нет у него под рукой ратников. Послал бы их с саблями наголо сечь головы крамольной толпе. Но ненависть его пока была бессильной. Он повторил: — Я найду виновных и предам их смерти! Вы же идите по домам, и вам будет моя милость. — Царь ушёл.
