— Знамо дело, что без послушания службы не правят.

   — Вот и я о том. Так уж ты, Алёша, завтра по первому солнышку отправляйся в Старицы, найди Федяшу да скажи, что надобность в нём большая и дело ему поручается государственной важности. А других наказов у меня и нет.

Алексей не хотел принимать это поручение. Он был твёрдо убеждён в том, что за ним кроется нечто подспудное. Да ведь не спросишь. И попробовал Алексей отбояриться от исполнения нежелательного наказа:

   — Ты, батюшка-князь, уволил бы меня от этого. Раной ещё маюсь, в седле долго не могу быть.

   — Зачем в седле? На Колымажном дворе возок по вкусу возьмёшь. И ратников тройку дам. Карп тебе во всём поможет. Да вижу я, чем ты маешься. Но государеву службу нужно кому-то вершить. А коль жребий на тебя пал, так ты уж не перечь мне, Алёша. — Иван Овчина посмотрел на толпу придворных, на Елену Глинскую. Все они стояли близ Красного крыльца и ждали его. — Иди же, Алёша, отдыхай, а утром Карп с подорожниками к тебе явится. — И конюший поспешил к ожидающей его государыне.

Алексей не спешил покинуть Соборную площадь. Он огляделся кругом — всюду было благостно, мирно, тихо. Богомольцы расходились по палатам и домам умиротворённые. И ничто не говорило о том, что всего сутки назад сюда, в Кремль, волокли заговорщиков, что над ними вершили неправедный суд и расправу, что многие из них брошены в казематы, в земляные сидельницы, пройдя через пытки и истязания. И многие уже отрешились от всего земного, потому как знали свою страшную участь. Алексей подумал, что и Фёдор на чём-нибудь споткнулся и его ждут жестокие испытания. Да поди угадай. И сам он, словно подсадная утка, мог попасть под выстрел охотника, ежели воспротивится воле «мягкосердечного» Ивана Овчины. В конце концов Алексей принял решение ехать в Старицы, но не для того, чтобы там захомутать Фёдора, а чтобы помочь ему не попасть в хомут. Но пора было уходить из Кремля. Он сказал Карпу:

   — Жду тебя на рассвете. Возьми для меня на Колымажном дворе возок. Да соломки в него побольше брось.

   — Всё исполню, воевода, — ответил Карп.

Алексей отправился в палаты на Пречистенку, унося с собой тревоги и предчувствие чего-то неведомого, но безусловно жестокого. И вновь ему захотелось умчаться в степь, там в открытой сече сходиться с ордынцами, вольно идти на смертельные опасности.

Однако ни Иван Овчина, ни тем более Алексей Басманов не предполагали, что Старицы уже не те, когда жизнь текла как в тихом омуте, и откуда можно было выманить непослушного боярина Фёдора Колычева.

Старицы были похожи на растревоженный улей, который трудно было чем-либо утихомирить. Крепостные ворота были закрыты. Лишь только стражи заметили четверых воинов и крытый возок, как к князю Андрею Старицкому помчался сотский Донат, дабы испросить повеления, что делать с чужими воинами. Но князя Андрея в палатах не оказалось, был он в Покровском монастыре на молении. Домовничал князь Юрий Оболенский-Меньшой. Да было ему ведомо настроение князя Андрея и его отношение ко всему придворному окружению Елены Глинской: жгла его ненависть за смерть брата, за поруганных воевод и бояр дмитровских. Потому был всем старицким вельможам наказ князя Андрея не иметь никаких сношений с московским великокняжеским двором, а кто нарушит сие повеление, тот попадёт в опалу как изменник. И ответил князь Юрий Донату:

   — Ты допрежь спроси путников, откуда они, чьей волей идут в Старицы. Как скажут, что по государевой воле или по воле князя Овчины, так ты их в хомут возьми и веди с саблями наголо на подворье к князю. Тут уж мы разберёмся, что к чему.

   — Как велено, так и исполню, князь-батюшка, — промолвил бывалый сотский, ходивший многажды на татарву во время берегового стояния на Оке.

И вновь побежкой вернулся Донат к крепостным воротам. Путники уже возле них стояли. Донат как глянул в оконце, так и признал в них служилых москвитян. Видел он воеводу Басманова, десятского Карпа, состоящего при князе Овчине.

   — Ишь ты, коршуны налетели. Да неспроста... — И кликнул ратников из караульного помещения: — Эй, браты, ну-ка скоро ко мне! — Десять воинов тотчас встали перед Донатом. — Слушайте: становитесь за ворота. Я открываю их, впускаю ратников, а вы их в хомут и сей же миг обезоружьте.

Так всё и было. Донат распахнул ворота. Въехал в Старицы возок, возле которого шёл Алексей Басманов, следом вошли четыре воина, ведя в поводу коней. И ворота захлопнулись, а воины и Басманов оказались в окружении старицких ратников.

   — Положите на землю оружие! — грозно сказал Донат.

   — С чего бы это так? — спросил Карп. — Мы с миром к вам.

   — Помолчи себе во благо. Клади оружие! — всё так же с угрозой продолжал Донат.

   — Мы посланцы князя Овчины, — произнёс Алексей. — И у нас государево дело.

   — Вот-вот, вас-то мы и ждём. Сколько в Москве Овчина погубил душ, теперь за нас взялся. Быстро исполняйте мою волю!

Донат и его десять ратников обнажили мечи. Алексей лишь усмехнулся и подумал, что лучшей встречи и нечего ожидать. Он обнажил свою саблю и положил у ног на песок.

   — Исполняйте волю князя Андрея, — сказал он Карпу.

Тот тоже не стал перечить, положил у ног оружие. То же сделали и его воины.

   — Теперь за мной, — повелел Донат и повёл москвитян к подворью старицкого князя.

Горожане — взрослые и подростки — видели, как стражи провели воинов к палатам князя Андрея. Весть об этом в мгновение ока облетела все Старицы. Был среди подростков и малец Степа Колычев. Как и все мальчишки, он стремглав помчался домой. Увидев на дворе отца и старшего брата, подбежал к ним.

   — Батюшка, батюшка, там каких-то басурманов поймали, к дяде Андрею на подворье повели, — сообщил он, сверкая голубыми глазёнками. — И сабли у них отобрали Донатовы стражи.

   — Спасибо за новость, сынок, да нам она ни к чему. Пусть князь с басурманами и разбирается, — ответил сыну боярин Степан.

Фёдор, однако, отнёсся к сказанному братиком по-иному. Всего лишь два дня назад он проявил непокорство перед князем Овчиной и подумал, что те «басурманы» примчали по его душу. В груди у него ничто не дрогнуло. И он счёл, что будет лучше, ежели побывает в палатах князя Андрея, узнает суть. Сказал отцу:

   — Мне надобно туда сходить, батюшка. Я кому-то нужен в Москве, вот и приехали...

   — Догадался и я, Федяша, о том. Да не ходи. Коль порвал с Москвой, так и будь в стороне. Бережёного и Бог бережёт.

   — Верно, батюшка, речёшь. Только ведь те «басурманы» здесь мне не страшны. И в Москву они меня не возьмут. Вот те крест! Но мне должно знать, велика ли опала на меня положена.

   — С тем не спорю, Федяша. Да лучше подожди, пока князь Андрей с богомолья вернётся. Он-то уж как пить дать позовёт тебя, дабы истину узнать.

   — Ты всегда, батюшка, прав. А мне спешить некуда. Тем более что москвитяне под стражей.

Князь Андрей вернулся из монастыря к вечеру. Князь Оболенский доложил ему, что в каменной клети появились сидельцы.

   — И что за сидельцы, где их ухватили? — спросил князь Андрей.

   — Оказия, батюшка. Главным-то у них Алёша Басманов. Помнишь, как моя доченька в полынье тонула, а он с Федяшей спасал её?

   — Как же, помню.

   — Не случайно они здесь. Два дня назад Федяша примчался из Москвы. Я уж тебе о том не стал говорить...

   — Что с Федяшей-то?

   — Позови его. Сам он о том и расскажет. Выходит, что Басманов явился с воями князя Ивана Овчины за Фёдором.

   — Вот уж, право, загадочно всё. Овчина ноне первый кат при Елене. А ты спросил Басманова, зачем он пожаловал?

   — Алёша молвил, что князь Овчина милостиво просил Фёдора вернуться в Москву на службу.

   — Ну а ты знаешь, почему твой зять умчал из Москвы? — спросил князь Андрей.

   — Того не ведаю, не выпытывал. Да и не скажет, поди. Разве тебе, батюшка, откроется.

   — Откроется. Так ты пошли за ним не мешкая. — Князь Андрей тяжело вздохнул, — Господи, как всё пакостно на Руси.