Иван Грозный поднялся стремительно. Встал перед митрополитом, гневно сверкая глазами, властно произнёс:

   — Верно, владыка, шутом мне не должно быть, потому как я есть карающая десница. Ты зришь изменника и посягателя на царский трон! Какой же мерой ему воздать?

   — Отпусти его с миром! Он чист перед тобой, государь, — потребовал митрополит.

   — Как бы не так! Вот члены Боярской думы, — и Иван протянул руку в сторону земцев. — Спроси их, что они изрекут?

   — Спрошу, — ответил Филипп и подошёл к боярам. — В чём вина конюшего Фёдорова, который многие годы стоял перед вами?

Бояре скопом молчали и прятали глаза от митрополита. Но из-за их спин кто-то крикнул:

   — Он замышлял измену вместе с князем Владимиром Старицким!

Филипп шагнул вперёд, земцы расступились, и он увидел Судка Сатина. Царь Иван подбежал к митрополиту, схватил его за рукав святительских одежд и, тряся, спросил:

   — Что изречёшь на сие, что? Да мыслю — ничего, потому как сам ты с изменником вкупе!

   — Вот та ехидна, коя оклеветала Фёдорова! — И Филипп ткнул посохом в Сатина. — Ты же, государь, болен сатанинской хворью, — тихо сказал Филипп и попытался освободиться от руки царя.

Царь отпустил митрополита, но продолжал, кривляясь:

   — Сие тебе видится. Но ты сей миг узришь и другое. Ты увидишь, как я наказываю крамольников. — И он крикнул опричникам: — Эй, люди, казните сего самозванца! Вот вам моя сабля! — И Грозный обнажил её, бросил подбегавшему Василию Грязному. Опричник поймал саблю да извернулся и бросился на Фёдорова, ударив его по шее наотмашь. Но не отсёк головы, она лишь упала на правое плечо, и кровь хлынула на трон.

   — Он ещё жив, он смеётся! — крикнул молодой Басманов и, выхватив саблю, пронзил Фёдорова в сердце.

Земские бояре и дворяне в страхе покидали тронную залу, теснились, давили друг друга в дверях. Митрополит поднял крест и громко произнёс, обращаясь к царю:

   — Анафему тебе, изверг и аспид, во веки веков. — Он подошёл к убитому Фёдорову, закрыл ему глаза и тихо молвил: — Вознесись на небеса, душа твоя, агнец безвинный. — С тем и покинул царский дворец.

К трону подбежали царские слуги, завернули в холст тело Фёдорова и унесли. Досужие горожане видели, как убиенного привезли в возке к реке Неглинной в рогожном куле, привязали к нему верёвками камень и бросили в воду.

Несколько дней после лютой казни Ивана Фёдорова владыка не покидал своих покоев. Но через служителей он знал, что Иван Грозный продолжал злочинствовать над многими боярами и дворянами, кои были близки к главе Земской думы и оказались в списке князя Владимира Старицкого. Позже с амвонов московских церквей и соборов священники читали молитвы за упокой душ убиенных. Было таковых сто сорок вельмож и за две сотни челяди тех господ. Среди казнённых было шестеро из боярского рода Колычевых и человек двадцать их сородичей.

А четвёртый день после казни Фёдорова митрополит покинул кремлёвские палаты и уехал к боярину Михаилу Колычеву. В тот же день опричники чёрной сворой ворвались в палаты митрополита, разбежались по всем покоям, по хозяйственным службам, схватили всех служителей владыки, всех соборных старцев, кои жили при нём. И все они были брошены в земляную тюрьму. Вечером того же дня на подворье Колычевых приехал кравчий Фёдор Басманов и передал Филиппу повеление царя быть ранним утром на другой день в Новодевичьем монастыре. Царь потребовал от митрополита, чтобы он отслужил в храме обители торжественный молебен в честь своей жены черкешенки Марии Темрюковны.

Филипп исполнил волю Ивана Грозного, приехал в монастырь ранним утром. Чествование совпало с празднованием дня чудотворной иконы Смоленской Божьей Матери. Сия реликвия, написанная евангелистом Лукой в Антиохии и волею Божьего Провидения явившаяся на Русь в ХП веке, хранилась в Благовещенском соборе Кремля, но ко дню празднования повелением Грозного её привезли в Новодевичий монастырь. И быть бы богослужению великолепным, если бы не кощунственная вольность государя. Иван Грозный появился в обители следом за митрополитом. Как и в Успенский собор, в монастырь с ним прихлынула свора опричников. Да это было терпимо, потому как чёрные воины вошли в женскую обитель чинно и без головных уборов, безоружные. Однако среди русских опричников на сей раз оказалось несколько татар и черкесов — иноверцев. А рядом с царицей Марией встала близ амвона ханша Сююн-бике. Митрополит ко всему этому отнёсся снисходительно. Но, как только началась Божественная литургия, владыка заметил, что иноверцы надевали шапки магометанского покроя — тафьи.

Филипп понял, что сие кощунство не невольное осквернение православного храма магометанами, а преднамеренное, задуманное кем-то прежде. Митрополит сошёл с амвона к царю и, показывая на опричников в тафьях, сурово спросил:

   — Сие ли подобает царю творить в православном храме?

Царь на замечание митрополита не разгневался, а, хитро прищурив глаза, сказал:

   — Я их позвал по воле царицы Марии. Но ты волен изгнать их из храма. Потому утешь себя.

   — Я изгоню их, государь-батюшка и государыня-матушка, — ответил Филипп и поднялся на амвон.

   — Свет мой, — обратился Иван к царице Марии, — иди и защити своих сродников. Никто не смеет нарушить твою волю и желание.

Мария лишь кивнула Ивану и ушла к своим сродникам. А митрополит зашёл в алтарь и послал священника и двух дюжих дьячков-алтарников вывести магометан из храма.

   — Скажите им, что агарянам[34] нет места в Христовом храме, — наказал Филипп.

Священник и дьячки-алтарники поспешили выполнить волю митрополита. Со словами: «Нет места агарянам в храме!» — они стали выпроваживать иноверцев из церкви. И царица Мария закричала:

   — Царь-батюшка, на помощь! Братцев избивают!

Литургия нарушилась. Ещё пел на клиросах хор, но в храме все всполошились. Грозный поспешил на помощь царице. Опричники навалились на священника и дьячков, потащили их из храма. Слышались крики: «Бей их, бей!» Иван Грозный взял за руки царицу Марию и в окружении опричных бояр и князей покинул церковь. На паперти он сказал Василию Грязному:

   — Приведи ко мне митрополита.

   — Исполню, — ответил боярин, побежал в храм, влетел на амвон, схватил Филиппа за рукав священной одежды и с криком: «Иди, злочинец, на расправу!» — потянул его из храма.

Филипп не уступал Грязному в силе, легко освободился от его руки.

   — Анафема, изыди! — гневно произнёс он и вышел на паперть.

Иван Грозный ждал Филиппа. При его появлении он обвёл рукой царедворцев, среди которых на сей раз не было Алексея Басманова, и сказал:

   — Вот свидетели твоих клятвопреступлений. Трижды ты нарушил клятву не вмешиваться в домовый обиход царя и дела опричнины. Ноне ты обидел царицу. То смывается только кровью. Да будешь судим! — И, не дав митрополиту обличить даря в кощунстве и осквернении храма, покинул двор обители, сел с царицей в колымагу и уехал.

Митрополит долго стоял на паперти в окружении обитательниц монастыря и чувствовал, как в груди у него разливается холод. Он знал, что не единожды нарушил клятвенную запись и делал сие с ответственностью, потому как пастырь церкви не мог терпеть дикие бесчинства царя. Но Филипп ещё надеялся, что царь образумится, забудет о неугодной россиянам крестной записи. Теперь стало очевидно, что царь не отступился от неё и не во гневе, когда терял рассудок, а здраво приговорил его к суду. Филипп знал, что праведный суд не усмотрел бы в деяниях митрополита вины против царя, но он ведал, что бессудность царя Ивана Грозного была безмерной, и не ждал себе никакой пощады.

Он возвращался в свои кремлёвские палаты в горестном унынии. Душа его изнывала от предчувствия беды. Даже спасительные молитвы не помогали избавиться от безысходного состояния. Когда же Филипп не увидел в своих палатах ни одной живой души, а лишь опустошение, к его сердцу прихлынуло отчаяние. В памяти ещё ярко высвечивалась дикая расправа над главой Земской думы, любезным ему Иваном Петровичем Фёдоровым. И он понял, что совсем близок час жестокой расправы над ним, митрополитом всея Руси. И не видел он в своём окружении, кроме разве уставщика Ионы Шилина, никого из архиереев церкви, кто бы выступил в его защиту. Даже вольнолюбивый новгородский архиепископ Пимен, даже правдолюбец рязанский епископ Филофей не возвысят голоса «за други своя», за пастыря Русской православной церкви. Все они страха ради впадут в безмолвствование.