— Какой может быть обвал! — обиженно бубнил Костя. — Закреплено что надо!

— Правда, Тоня, ну чего уж тут… — поддерживал брата Димка.

Он был подголоском Кости. С выговорами и требованиями всегда обращались к старшему Суханову.

— Ребята, не будем спорить. Надо переделать лежни, вот и все. Вам подходящие брусья попались, вы и решили их приспособить? Не выйдет!

Лежни переделали, но Костя обиделся на Тоню. В обеденный перерыв он молча поел и завалился в угол тепляка. Когда бригада пошла на работу, Андрей сказал, подражая Тониному голосу:

— Вставай, лежень, а то я тебя живо переделаю!

Ребята хохотали, и как Костя ни старался сохранить обиженный вид, у него ничего не вышло.

На раме установили прочные стойки, а на них лег толстый лиственничный вал. Он вращался на железной оси, загнутые концы которой служили ручками.

Работали на воротке по очереди. Это было легкое дело и считалось отдыхом.

Бадейки с породой медленно всплывали наверх, а пустые стремительно летели в шахту.

Вороток очень облегчал работу, но обслуживать его должны были двое. Один вертел рукоятку, другой отвозил породу в тачке по выкатам — доскам, положенным на мостки.

— Надоело копать! Конца не видно, — часто жаловались девушки.

— Работай, работай! — покрикивал Маврин. — Экскаватор для тебя на голец не потащат.

Зима приближалась нехотя, надолго задерживаясь по дороге. Обычно Октябрьский праздник заставал в поселке высокие сугробы, окутанные снегом дома. В этом году его встретила голая, смерзшаяся земля, чуть припорошенная белой крупой. А ветры были уже злы по-зимнему.

Чем холоднее становилось, тем милее казалась ребятам раскомандировка. Каждый старался украсить ее чем мог. Тоня принесла и прибила на стенку два левитановских пейзажа из «Огонька» и застелила нары выпрошенной у Варвары Степановны старой медвежьей шкурой. Стеша не поленилась притащить две подушки и половик. Андрей хотел принести посуду, но девушки попросили его сделать посудную полку.

— А чашки и блюдца мы сами купим, как получим жалованье.

Купили цветастые широкие чашки с особым рисунком для каждого.

Зине, Сухановым и Маврину, жившим в общежитии и не имевшим своего хозяйства, нечего было принести, но Костя, Димка и Санька немало потрудились, навешивая дверь в раскомандировке и вставляя стекла, а Зина пожертвовала ситцем, приготовленным на платье, и сшила для окон и полки пестрые занавески.

— Хорошо, ребята! — сказал Маврин, блаженствуя в тепле после обеда. — Нужно под этого зверя, — он похлопал по шкуре, — еловых веток подложить. Пошли, Андрей?

Они сбегали в лес и старательно устлали нары плоскими широкими ветвями.

— Теперь мамку надо выбирать, — решил Костя.

— Какую мамку? — не поняла Зина.

— А как же! — объяснила Стеша. — Прежде, когда рабочие в бараках жили, у каждой артели была своя мамка, специальная женщина-хозяйка. Она всем белье стирала, хлебы пекла, обед стряпала.

— Ну, нам стирать и хлебы печь не надо!

— А обед и чай?

— Нечего выбирать, — сказал Санька: — у нас Зина есть!

— Может, выбрали бы?.. — тихо попросила Зина. — Я все о других забочусь, а мне охота, чтобы про меня кто-нибудь подумал…

— Конечно, давайте тянуть жребий! — поддержала Тоня.

Андрей свернул три бумажки и бросил в шапку. Девушки взяли по билетику.

— Ну, кто же?

— Обратно я! — грустно ответила Зина и тут же сделала замечание входившему Димке: — Дмитрий, ноги изволь вытирать! Не видишь — пол чистый!

Все решили, что лучшей хозяйки все равно не найти.

Сидеть и разговаривать в раскомандировке было очень приятно, но Тоня не позволяла товарищам задерживаться лишнюю минуту после гудка. В этом отношении и к себе и к другим она была безжалостна.

Она сильно похудела, лицо обветрилось, руки стали красными, потрескались.

— Ой, до чего же нехороша стала! — удивлялась Варвара Степановна. — Хоть бы воскресенье скорей, повидать тебя в настоящем виде.

По субботам Тоня ходила в баню, потом долго пила чай — «чисто отец».

А отец, всегда любивший субботние вечера дома, теперь проводил их в клубе.

Больше, чем ежедневный долгий путь к шахте, больше, чем тяжелая работа, Тоню мучило постоянное высчитывание дней и опасение: «Ну как не успеем!»

Даже Михаил Максимович, оказавшийся очень строгим начальником, успокаивал ее:

— Темпы у бригады превосходные, успеете к сроку, Тоня.

Однажды в конце ноября выдался ясный денек с небольшим морозцем. Сухановы и Стеша готовили лес для новой части сруба. С минуты на минуту должен был прогудеть гудок, и Зина крикнула Стеше:

— Пойди в тепляк посмотри, каша не горит ли. Сейчас обедать!

В это время из шахты донесся тревожный крик Маврина:

— Эй, топор спускайте!

Санька и Тоня, работавшие на углубке, одновременно почувствовали, как их лопаты уперлись во что-то твердое.

Они молча переглянулись.

— Настил, что ли? — сказал Санька. — Ну-ка, наддай!

Породу живо догребли в бадейки. С каждым взмахом лопаты при свете неяркого фонаря яснее обозначался потемневший деревянный настил из мокрых, но крепких досок.

— Надо прекращать работу, — сказала Тоня. — После обеда обещал прийти Михаил Максимович, он скажет, что делать.

— Чего ждать? — возразил Маврин. — Попробуем сейчас топориком…

Это было соблазнительно, и Тоня смолчала. Сверху спустили топор.

— Осторожно, Саня… Боюсь я что-то…

— Ничего не будет. Поберегись!

Но разрушить настил было не так-то просто.

— Как же он держал такую толщу породы и нас в придачу? — удивлялся Санька. — Знаешь что? Он на старом срубе лежит… Отсырел, видно, и заклинился.

Маврин долго безрезультатно ударял топором. Прозвучал гудок и сверху позвали обедать, но Санька продолжал работать.

Наконец доски стали подаваться. Раздался треск. Санька ударил еще несколько раз, и вдруг часть настила оторвалась и ухнула вниз. Туда же, не удержавшись, соскользнул и Маврин.

— А-а-а!.. — дико закричала Тоня.

Стоя на уцелевшей части настила, она протягивала руки к Саньке, который, уцепившись за сырые доски, старался подтянуться наверх.

— На лесенку поднимись! — скомандовал он Тоне и, сморщившись от напряжения, выбрался из черной дыры.

— Милая моя, там вода! — сказал он, лязгая зубами. — Здорово искупался!

— Сейчас же наверх! В тепляк!

Тоня заставила Саньку выйти из шахты первым — ей все казалось, что он опять сорвется.

Напуганные криком Тони товарищи повели Маврина сушиться.

Когда пришел Каганов и Тоня с Санькой стали рассказывать ему о случившемся, он не удивился.

— Я потому и просил немедленно остановить работу, если что-нибудь помешает копать. Могло ваше непослушание печально кончиться, — строго сказал он. — Что же, товарищи, нужно ставить насос. Идемте-ка посмотрим.

В пролом осторожно опустили фонарь на веревке. Под настилом, половина которого продолжала держаться, действительно оказался старый сруб из здоровенных лиственничных бревен. Он был мокрый, обомшелый, но крепкий.

— Еще простоит! — сказал Михаил Максимович. — А верх не затоплен, значит вода не прибывает.

Вода, не доходя до верхних бревен сруба, стояла черная, неподвижная. Пахло плесенью.

К веревке привязали камень и бросили вниз. Вода тихо плеснула.

— Метров двадцать глубины, — определил Каганов, измерив вытащенную мокрую веревку.

— Когда же мы это откачаем?

— Подберем насос получше — скоро откачаете. А сейчас идемте вниз. Сегодня вам здесь делать нечего.

Вернувшись в поселок, бригада в полном составе отправилась на склад с запиской Каганова. Там их встретила молодая кладовщица — Маня Заморозова.

— О! Привет высокогорникам! — сказала она. — Что-то вы веселые? Дела, знать, у вас хорошо идут?

— Не жалуемся, — ответил за всех Андрей. — А у тебя?

— Да тоже ничего. Вам насос? Есть тут небольшой, центробежный. Сейчас покажу.

— Порядок у тебя! — не утерпев, удивленно сказала Тоня.