— Я безобразно заговорился, Тоня! Бегите, бегите. Вам завтра рано вставать.

— И вам, Михаил Максимович!

— Я привык, голубчик, привык. Это молодым тяжело. Женечку всегда трудно было будить…

Изо дня в день через Тонины руки проходили пробы различных забоев. Она научилась распознавать горные породы, золотоносные пески, привыкла к обстановке шахты. А приемы отборки и промывки проб усвоила так хорошо, точно с детства их знала.

Пробы из самого дальнего и длинного забоя показывали отличающиеся от обычных золотинки. Они были шероховаты, необкатанны, отдельные зернышки походили на крючки. Тоня обратила на это внимание и однажды показала совок с таким золотом старому Таштыпаеву.

— Что вы об этом думаете, дядя Вася?

— Ага! В парткоме уже говорили… — невразумительно ответил он.

— В парткоме? Что же говорили?

— Под голец забой идет, — ответил он и тяжело зашагал прочь.

Тоня с недоумением посмотрела ему вслед.

А через несколько дней в шахту спустились директор Виктор Степанович, парторг прииска Трубников и Слобожанин. С ними был Каганов.

— Ну, как ты тут? — весело обратился Кирилл к Тоне и тут же попросил: — Слушай, сделай при нас пробу из последнего забоя, а?

Тоня исполнила просьбу. Они терпеливо ждали и, когда все было готово, наклонились над совком, рассматривая шлих.

— Так, так… — сказал парторг задумчиво.

Он повернулся и пошел с директором в забои, а Тоня, осененная внезапной догадкой, догнала отставшего от других Слобожанина.

— Я ошибаюсь или нет, Кирилл? — сказала она. — Такое золото… может быть, оно показывает, что забой приближается к коренным горным породам?

— Все возможно, — живо согласился Слобожанин.

Судя по выражению его глаз, он сегодня был ближе чем когда-нибудь, к решению какой-то великолепной задачи, и Тоня заметила это.

— Видишь ли, старики — мой отец, дядя Егор и другие — часто говорят про Лиственничку, старую шахту. Они думают, что там наверняка есть золото.

— А ты сама как думаешь? — так же весело спросил Кирилл.

— Я ведь человек малоопытный… Но золотинки эти такое мнение подтверждают.

— Что же ты хочешь предложить?

Тоня не могла понять, шутит он или говорит серьезно.

— Что можно предложить? Обследовать Лиственничку.

— Вот скоро общее собрание будет, ты и выступи.

— И выступлю! — упрямо ответила Тоня.

— Очень хорошо.

Он вытащил из кармана черную книжечку и что — то быстро записал.

— Продумай выступление, не растеряйся. Зайди поговорить, если надо. Есть?

— Есть — ответила Тоня.

Но как только Слобожанин отошел, испугалась. Что она будет говорить? «Мой папа так считает…» Ее засмеют… Ведь она недавно спрашивала Михаила Максимовича о Лиственничке, а он сказал: «Такие вопросы сразу, Тонечка, не решаются. Все это нужно проверить, обдумать…» А может быть, теперь-то она сможет наконец помочь отцу, как давно ему обещала?

Она вспомнила заброшенную шахту, которую видела недавно, когда искали Степу и Митхата.

«Надо посоветоваться с Павликом», — решила Тоня.

Попрежнему замкнутый, когда разговор касался его самого, Павел относился с интересом и сочувствием к Тониной работе. Правда, Тоня часто уверяла себя, что он это делает просто из вежливости. «Видит, что я о его учебе хлопочу, ну и старается чем может отплатить, а на самом деле ему вовсе и неинтересно. Не буду ничего рассказывать». Но обычно она не выдерживала и на вопрос Павла: «Как твои дела?» — отвечала подробным рассказом обо всех новостях шахты.

На этот раз увидавшись с ним, она сразу выпалила:

— Разговор у меня очень интересный со Слобожаниным был.

— Да? — равнодушным тоном спросил Павел.

Тоня обиделась:

— Вижу, тебе неохота слушать, а я все-таки скажу. Мне совет нужен.

— Вот что! — оживился Павел, узнав, в чем дело. — Ты непременно выступай.

— А может быть, эти стариковские разговоры всем надоели и Слобожанин просит меня выступить, чтобы раз навсегда покончить с ними? После моих слов сделают разъяснение, что никаких работ в Лиственничке предпринимать не стоит, вот и все.

Павел с сомнением покрутил головой:

— Не думаю… Впрочем, если польза дела именно этого требует, все равно нужно выступить.

Они взялись за уроки, а когда кончили занятия, наступило молчание, как бывало нередко.

Беседа не вязалась, лицо у Павла было бледное, усталое.

«Ему не о чем говорить со мною», — думала в такие минуты Тоня и чувствовала облегчение, если приходила тетя Даша или кто-нибудь из ребят.

И сегодня она обрадовалась появлению десятиклассника Макара и Саньки Маврина.

— Александром Ивановичем ты доволен, преподаватель? — спросила Тоня Макара.

— Особого усердия не видно.

— Что говорить! — поддержал Павел. — Соображение богатое, на лету все хватает, только закрепить надо, а почитывать ленится. Через день-два спросишь — все забыл.

— Что ж так, Саня? — Тоня улыбнулась с невольным сочувствием — уж очень обескураженную гримасу делал при подобных разговорах Санька. — Зато производственные дела у него лихо идут, — заступилась она за Маврина.

— Это я знаю. С красной доски не сходит.

— Теперь иначе работать нельзя, — серьезно сказал Санька. — Знаете, какие дела у нас завариваются?

— Да-да! Как же! — заговорили все.

Подразумевалось огромное расширение работ, ожидавшееся на Таежном. Директор Виктор Степанович действовал как будто исподволь, но не терял времени. В малоизученных до сих пор горных районах работала разведка, шел тщательный опрос старожилов. Официально еще ничего не было известно, но из управления просачивались слухи, и люди уже с уверенностью говорили, что, по решению треста, создаются новые прииски, которые войдут в состав Таежного приискового управления.

— Сказывают, с Нового года еще пять шахт будут бить, — задумчиво говорил Маврин. — А уж механизация полным ходом пойдет. По рекам драги пустят, передвижные золотомойки будут работать… На Утесном новое месторождение нашли. Там россыпи крепкие — перфораторное бурение[13]введут. Я хочу туда податься — с перфоратором охота поработать…

— А пока еще не ушел на Утесный, временно в третью шахту переводишься, будешь тамошних забойщиков учить? — весело спросил Павел.

— Ой, правда? — заинтересовалась Тоня.

— Да, придется показать им классную работку, — небрежно ответил Маврин.

Ребята взялись за математику, а Тоня ушла, раздумывая по дороге обо всем, что услышала, и, по обыкновению, ругая себя. Почему она не уходит сразу, как только между нею и Павлом устанавливается это нелепое молчание? Чего ждет? Вот ведь пришли ребята — он сразу повеселел…

Рабочие третьей шахты с нетерпением ждали прихода Маврина. Для него были заранее приготовлены два забоя и инструменты.

Санька спустился в шахту за полчаса до смены, внимательно осмотрел забои, расспросил уходящих, как им работалось. Откатчиков и крепильщиков он сразу же отправил за крепежным лесом, а сам начал кайлить. Его подручные, вернувшись, взялись за откатку.

Вначале Маврин вел глубокую подкалку породы по почве забоя. Верхние слои песка легко обрушивались под давлением собственного веса.

— Великое дело! — приговаривал он. — По методу алданского забойщика Симона Васильева. Три золотых правила: подкалка, работа снизу вверх, непрерывная уборка породы. Инструмент тоже надо понимать. Легкая кайла хороша для отбойки верхов, тяжелая — для середины забоя.

Кайла двигалась в Санькиных руках так красиво и ритмично, что видевшие его работу были заворожены ловкими, уверенными движениями молодого забойщика.

— А что тут нового, позволь узнать? — внезапно прозвучал сиплый бас Таштыпаева. — И мы так-то умеем…

Старый забойщик явно любовался Мавриным и задал вопрос, чтобы стряхнуть с себя это настроение. Не к лицу ему, опытному ударнику, было присматриваться к работе мальчишки.

— У нас того результата нет! — послышались молодые голоса.