Тоня открыла затуманенные глаза.
Да, новые товарищи будут хороши! Но все же не лучше прежних. Нет, нет! Навсегда останутся самыми дорогими для нее школьные друзья!
Вошла мать с торжественным и озабоченным лицом. Она посторонилась и пропустила в дверь высокую бледную женщину.
— Ну-ка платье примерь, Тоня. Мария Гавриловна уже сметала.
Мария Гавриловна славилась как искусная портниха, и Тоня была изумлена, когда отец несколько дней назад сказал Варваре Степановне:
— С платьем Антонины для вечера не вздумайте самодельничать. Путь Мария Гавриловна шьет.
А материя на платье была удивительная. Николай Сергеевич купил ее в городе лет двадцать назад. Был он при деньгах и, бродя по рынку, мгновенно пленился тяжелым шелком цвета слоновой кости, с переливающимися золотыми искорками. Он купил шелк у какой — то старухи, не торгуясь, и, только отойдя, сообразил, что заплатил очень дорого и теперь денег не хватит на необходимые покупки.
Такие приступы расточительности порою находили на Николая Сергеевича. Варвара Степановна ужасалась, но с мужем не спорила. Надо же иногда человеку себя потешить!
Мать никак не могла решиться сшить себе платье из чудесного шелка. Все казалось ей, что в нем она будет излишне нарядная. А когда на свет появилась Тоня, шелк был определен ей, хотя Николаи Сергеевич сердился и говорил, что пока дочка вырастет, шелк истлеет. Но прочная материя не истлела, только слежалась на сгибах глубокими складками, и Мария Гавриловна уверяла, что выбилась из сил, разглаживая их.
— Ну и шелк! — говорила она. — Железный!
Мария Гавриловна вертела девушку то в одну, то в другую сторону. Со скрипом втыкались в упругий шелк булавки.
— Какое длинное! — смущенно говорила Тоня.
— Так и полагается. Вечернее платье.
Наконец Мария Гавриловна слегка оттолкнула от себя Тоню, прищурясь оглядела ее и сказала:
— Ну, идите смотритесь.
Тоня кинулась к зеркалу. Навстречу ей из глубины стекла стремительно выбежала статная девушка с вопрошающими глазами, в блестящем наряде.
Николай Сергеевич, вернувшись с работы, удивился необычной тишине в доме. Он шагнул к порогу спальни и остановился в изумлении. Перед зеркалом стояла девушка в блестящем переливчатом платье. Жадный и требовательный взгляд ее не отрывался от стекла. Две немолодые женщины смотрели на нее с нежным сочувствием и тайной печалью.
— Вона! — сказал Николай Сергеевич. — Какая жар-птица из нашего гнезда вылетает!
Эти слова были первыми пришедшими ему в голову, но тут же он почувствовал, что именно они точно определили минуту. Вот какая девушка выросла из маленькой Тони! Впервые домашние видят ее в новом обличье. А сама она радостно удивлена, и охорашивается, и смотрит на себя, будто не узнает.
Возглас Николая Сергеевича заставил женщин смущенно рассмеяться, а Тоня бросилась к отцу и обняла его:
— Все кончено, папа! Сдала последний экзамен! И… и спасибо тебе за платье. Ты, наверно, знал, когда покупал этот шелк, какое оно будет красивое.
— Ну ясно, знал, — пробормотал Николай Сергеевич.
«Глупенькая!.. — с нежностью подумал он. — Разве в платье дело!»
День, который казался невероятно далеким, чуть заметным огоньком светил издали и, постепенно придвигаясь, заполнил своим сиянием весь горизонт, наконец наступил. Складывался он необыкновенно удачно и счастливо.
Прежде всего, была прекрасная погода, ясная и не слишком жаркая. Утром Тоню разбудила какая-то пичуга. Она села на подоконник и отчетливо прочирикала приветствие. А потом в окно заглянула Женя. Она показалась Тоне очень свежей и красивой.
— Спишь, Тосенька? Как не стыдно! Вставай скорей, с пирогами беда.
— Что? Подгорели? Не подошли?
Тоня мгновенно спустила ноги с кровати.
— Да нет, подошли хорошо и не подгорели. Варвара Степановна сама вынимала. Только носить их в школу некому, все заняты.
— А! Ну, сейчас, сейчас… Какой день-то, Женя! Тебе хорошо?
— Хорошо, Тося, и грустно!
— Понимаю… — тихо сказала Тоня.
Женины глаза медленно наполнились слезами:
— Да… о маме все думается… Я пойду, Тосенька. Ты поторопись.
В доме никого не было. В комнатах стояла та чуточку тревожная, полная легкого воздуха тишина, которая бывает заметна только в большие праздничные дни.
Тоня поплескалась у умывальника, накинула старенькое платье и, залпом выпив кружку холодного молока, побежала к Заморозовым. Там она нашла Варвару Степановну и Мохову. Пироги выстроились на столах и лавках. Какой из них был лучше, Тоне не удалось определить. Все — и круглые, и продолговатые, и аккуратно защипанные маленькие — выглядели красавцами.
С великими предосторожностями, чтобы не повредить их непрочной пышности, пироги понесли в школу. Там в учительской орудовала хозяйственная комиссия. Нина Дубинская вынимала из корзин блестящие, накрахмаленные скатерти. Лиза с повязанной после мытья головой пересчитывала столовые приборы и от радостного нетерпения приплясывала, не забывая, впрочем, покрикивать на мальчиков. В зале украшали сцену цветочными гирляндами, укрепляли портреты и лозунги. Мухамет-Нур расставлял стулья, гардеробщица Маруся чистила дверные ручки, а Митхат со Степой бегали по коридорам с ворохами зеленых веток.
Эта горячая суета так захватила Тоню, что она опомнилась только в пять часов, когда Лиза истошным голосом закричала:
— Кончайте работу, девочки! Одеваться пора!
Тоня, запыхавшись, прибежала домой, наспех проглотила несколько ложек супа и начала собираться.
Девушки заранее сговорились не открывать тайну своих бальных туалетов, чтобы поразить друг друга на выпускном вечере. В раздевалке стоял гомон, в котором преобладали высокие ноты.
— Лиза-то, Лиза! Зеленая, как молодая трава!
— А у Женечки до чего мягкий шелк! Как ложится красиво!
— И мне нравится, что матовый, без блеска.
— Ну-ка, Тоня, покажись!
— Ой, девочки, как замечательно! Вся золотая!
Тоню поворачивали во все стороны, — расхвалили и материю и цвет, и фасон. Она сама так же деловито осмотрела светлозеленое платье Лизы, молочно-белое Женино, голубой наряд Нины и розовый — Мани. А громоздкая, с рябинками на лице Стеша Сухих пришла в алом, как мак, платье и выглядела в нем совсем хорошенькой.
— Все цвета радуги! Ведь это что! — изумился Мохов, разглядывая подруг. — Ты посмотри, староста, — поймал он за рукав Анатолия Соколова, — с какими девушками мы, оказывается, столько времени учились!
— А ты только сейчас разглядел? — задорно откликнулась Лиза, быстро повернувшись к Мохову, отчего взметнулись ее кудри. — Зря, значит, я старалась столько лет тебе нравиться. Пропали все мои труды!
Мохов, очевидно, принял сказанное всерьез и озадаченно посмотрел на Лизу:
— Как же, старалась ты! Изводить меня старалась…
Сидевшие в зале выпускники и гости начали аплодировать, когда семья Кулагиных появилась в дверях. Смущенная Варвара Степановна кланялась во все стороны знакомым, а Николай Сергеевич, приосанившись, расправлял усы.
С этой минуты время для Тони понеслось со страшной быстротой. Каждое мгновенье несло с собой что-то необыкновенно интересное и новое. Хотелось задержать его, чтобы почувствовать все, что творилось в зале, полнее и глубже, но уже наступало иное, столь же волнующее и замечательное.
Тоня вместе с другими хлопала входившим Моргуновым, семье Дубинских, Моховых, Жене с отцом. Потом перед ней появилась какая-то незнакомая нарядная девушка. Она прикоснулась к Тониному плечу и сказала:
— Места для выпускников в середине. Пересядьте, пожалуйста.
Тоня с изумлением узнала в незнакомой девушке Татьяну Борисовну и покорно перешла на указанное место, между Илларионом и Женей. Она снова обернулась к дверям, но они оказались уже закрытыми, а между тем люди продолжали аплодировать, и у всех были взволнованные и добрые лица. Ужаснувшись, что пропустила что-то важное, Тоня обернулась к сцене. Там за длинным столом рассаживались преподаватели и гости. Она едва успела отметить про себя выражение глубокой и гордой радости на лице Сабуровой и улыбку директора прииска, как на сцену вошел Василий Никитич Круглов — секретарь обкома, встреченный шумными приветствиями. Видимо, он только что приехал: лицо его было еще красно от горного ветра. Трудный путь одолела маленькая обкомовская машина, чтобы привезти его на торжество Тони и ее друзей.
