Плоский морской берег прекрасно подходит для высадки десанта, это правда — но тот, кто попробовал бы это осуществить, имел бы дело с береговой артиллерией.
— А она имеет невероятную огневую мощь! Но об этом я могу говорить только шепотом!
Ну и долбоеб!
Вот, наверное, удивится, когда ему на собственной шкуре придется испытать глубокое разочарование, когда коварный враг прибудет одновременно и с тыла и с воздуха. И как тогда все пойдет, если стволы береговой артиллерии могут стрелять только в море…?
За открытыми окнами мимо проходят люди с подлодки, и я слышу слово «Норвегия». И почти тут же: «Совсем ****улся?!»
Группа моряков останавливается, будто специально для меня, чтобы я мог четко расслышать, что они говорят.
Кто-то протестует:
— Чего нас здесь парят? Здесь нырнуть, а там всплыть. Что за фигня?
Другой смеется:
— Мы гибкие, мы приспособимся ко всему! С нами они могут делать, чего хотят…
— Вы слышите это? — произносит инжмех.
— Выдумывают — или действительно что-то просочилось?
— Кто знает? Что вообще можно узнать в этом подразделении?
— Но почему мы, в самом деле, не рванули сразу прямо в Норвегию? Это же чистое безумие быть здесь!
— Это точно. Это было бы правильно…
Первый помощник подходит к нам. На лице негодование:
— Мы вляпались по самые помидоры! — ругается он. — Нам предстоит оправиться в Норвегию — в Берген.
— Охренеть! — только и говорит инжмех.
— На этой лодке? — спрашиваю наивно, и тут же мелькает мысль: Командир, конечно, не переживет такой долгий поход. Экипаж тоже. Но кому это интересно?!
Инжмех с трудом поднимается из-за стола, словно тяжелобольной, и нехотя берет свои рукавицы. Мы стоим втроем вокруг стола, как актеры, забывшие свой текст и пытающиеся спасти себя безмолвной игрой до падения занавеса. Наконец в инжмехе прибывает какое-то движение. Он прижимает перчатки левым плечом и со всей тщательностью подтягивает за ремень брюки. При этом ему приходится задержать воздух, и затем он в полную силу легких издает громкий, отрывистый, звенящий насмешкой звук «Пах!» и пристально смотрит подергивая ресницами на Первого помощника. Тот же лишь хлопает открытым ртом. Я стою, свесив руки, и хочу, чтобы в этот момент у меня в руках было хоть что-то, чем можно было бы их занять, дабы не стоять с такой безнадегой.
Инжмех, будто найдя подходящие слова, только и цедит сквозь сжатые зубы:
— Какое же проклятое дерьмо! Какое же проклятое ****ство! Четыре в кубе ****ское дерьмо…
Эх, если бы мне удалось сейчас найти правильные слова утешения, что звучали бы одновременно и небрежно и благоразумно утешительно!
Но во мне тоже поднимается волна возмущения: Что за раздолбайская стратегия! Очередная ****ски беспомощная, пустопорожняя затея! И эти жалкие потуги натянуть короткое одеяло на слишком длинные ноги!
— На этой списанной в металлолом колымаге в Норвегию?! — жалобно произносит инжмех. — И все время под шноркелем?!
Однако, затем, кажется, успокаивается.
— Никакого представления не имею, как у нас это получится, — говорит он вдруг деловым тоном, — наш список ремонта бесконечен. А здесь нет никого, кто мог бы выполнить самые важные работы. Ничего не выйдет. Да, ничего не выйдет! Из этой затеи ничего хорошего не выйдет… Но, все же, надо посмотреть!
И поворачивается к Первому помощнику:
— Вы пойдете со мной к лодке?
Первый помощник лишь кивает в ответ.
Когда оба уходят, задумываюсь: Теперь, в любом случае, наша подлодка должна ремонтироваться — и, скорее всего, одними нашими бортовыми средствами. А ведь между тем скоро появятся Союзники!
Из глубокого сна меня вытягивает монотонное пение. Оно доносится через окно — и так громко, будто певцы стоят прямо в моем кубрике.
— Песню Сахары заводи! — орет кто-то в паузу, возникшую сразу после окончания песни. И тут же громкие голоса кастратов и басов заводят:
«Ползет по пустыне Сахара
Старуха сифаком больна
Подходит к ней злой агарянин
И бьет ее в низ живота!»
Когда голоса, после третьего или четвертого куплета, стихают, становятся слышны выстрелы. Кажется, у Бункера: одиночный огонь карабина.
Стрельба не смолкает.
Затем слышу настолько близкую стрельбу, что понимаю, что это могут быть только наши часовые.
Занятно! О сне можно забыть, а мне нет ничего более нужного, чем сон.
Но вот певцы вновь приближаются и орут во всю глотку:
«Мы дальше потопаем
Даже когда с неба рухнет дерьмо
Хотим мы обратно в Шликтаун,
Поскольку весь мир наш говно!»
Мне все же надо было напиться до синих чертиков, хоть до белой горячки…
La Pallice — ЕЩЕ ОДИН ДЕНЬ
Наконец-то, кажется, третий день нашего пребывания здесь планирует быть без слепящего солнца. Небо бледно-серое, и солнце в нем — лишь светлое пятно.
Я как раз присоединился к отвратительному завтраку в столовой флотилии и еще не успел вытереть губы, когда появляется Бартль.
Он сияет как начищенный пятак и рвет с места в карьер:
— Есть транспортное средство, господин лейтенант! Не вполне нормальное, ну, то есть не настоящая легковая машина, так сказать…
— Как это? И что это?
— Мы имеем, так сказать, «посудину» и она на ходу, господин лейтенант!
Тут уж я прихожу в неописуемую ярость от сильного волнения:
— Что Вы имеете в виду, говоря «так сказать»?
Но Бартля не так просто смутить. Он стоит, широко и наивно улыбаясь, и объявляет, словно не слыша меня:
— Но, так сказать, она уже готова к выезду, господин лейтенант.
— А Вы не выпили лишку…?
— Никак нет, господин лейтенант! — Бартль прерывает мой вопрос, — Транспорт в порядке — это газогенератор — американская модель, изготовлен в Швеции.
— Прикалываетесь?
— Никак нет, господин лейтенант! Фирмы «Imbert» и он работает! Никаких проблем с бензином!
— И где же стоит эта штуковина?
— Далеко, господин лейтенант — на другой стороне Бункера, там и стоит!
— Тогда двигаемся!
— Лучше всего прямо через Бункер!
Бартль прав: Снаружи такие огромные кучи стройматериала и железного лома, что с трудом можно найти, куда поставить ногу.
На нашу подлодку бросаю, не останавливаясь, лишь взгляд украдкой. На ремонте, кажется, никто не работает.
Светлый прямоугольник перед нами быстро увеличивается: Мы приближаемся к противоположным воротам выхода. Свечение такое сильное, что я вынужден сжать веки, чтобы снова привыкнуть к свету после полумрака Бункера.
— Направо, господин лейтенант! — управляет мной Бартль. — Двадцать метров!
Лишь теперь понимаю, что имел в виду Бартль: Бог мой! Он что, совсем спятил, добрый Бартль? И это называется машина? Даже какой-нибудь раздолбай-точильщик ножей и топоров, едва ли решился бы доехать на этом расхлябанном драндулете до своего рабочего места. А Бартль играет роль rekommandeur:
— Работает, господин лейтенант. Вы слышите, как он гремит? Он разогрет. Водитель сидит впереди, в кабине. Я держу его там…
И говоря это, он направляется в сторону кабины, а я пытаюсь вернуть самообладание и перестать портить себе нервы.
Неудивительно, что я не видел эту странную повозку: она имеет такой же маскировочный рисунок, как и рубашки Томми, которых застрелили ночью и которые утром лежали в ряд под солнцем, словно кофейные ложки и были добычей необыкновенно жирных навозных мух.
Кто может тратить свои силы и заботу на эту бесформенную жестяную груду? Однако, в самом деле: Я слышу слабое жестяное постукивание, которое, должно быть, исходит из этого чудовища. Регистрационный номер сзади и спереди — никаких сомнений: Драндулет принадлежит германскому Военно-морскому флоту.
