Кажется, что Старику хочется сегодня высказаться. Я старательно пишу за ним.

— Нет, мы не используем этого дополнительного зенитного вооружения и групповых маршей. Один из группы обеспечивает безопасность от томми, а именно тот, кто последним ведет огневую защиту, пока другие ныряют в глубину. Вот этого последнего и рвут собаки. И все остается по-прежнему. То есть: скопом ныряем, чтобы подзарядиться. А это возможно только по ночам. Но именно ночью группы охотников и активны более всего. И с каждым разом все более наглеют. Ничего удивительного: у нас сегодня практически нет ни одного надводного корабля, которое могло бы отразить этих охотников.

Старик смотрит на меня, словно проверяя: Хорошо сказал?

— А что с морскими коровами, типа 14? — задаю новый вопрос.

На лице Старика мелькает озлобленность.

— Ничего. Больше ничего, — рубит он отрывисто, — Всем конец. В основном при передаче топлива. К середине 1943 года из десяти построенных семь были потеряны. А сейчас уже и последняя попалась. Большой вопрос, как все это случилось. Множество авианосцев…. Может в этом вся причина? Но едва ли случайность то, что их ВСЕХ выследили! Видишь, мы опять вернулись к теме «Хранение военной тайны».

Пока Старик переводит дух, вижу словно наяву: 7 подлодок, которые словно голодные поросята рыщут в поисках своей мамки и не находят ее. Эта картина так напрягает меня, что я крепко моргаю веками, чтобы прогнать это видение.

Но тут Старик начинает вновь, чем и отвлекает меня:

— Судя по всему, это не результат взлома наших кодов или тайного предательства, а совершенно новое в разведке противника, нам доселе неизвестное. Подлодки, которые сутками не получали и не передавали радиограмм, абсолютно точно обнаруживались и уничтожались. Подлодки, о которых нам известно лишь по последним радиограммам, где, как и когда они погибли.

— Может это были радары координатных судов?

— Это правильный вопрос. Уверен, что во многих случаях, в игре были задействованы радары для определения координат наших лодок. Данные по потерям подлодок были обобщены, и у командования появился новый опыт, и эти же наблюдения позволили нам догадаться о новом вооружении врага. Подлодки, которые выходили на максимальную дистанцию видимости транспортного конвоя, и когда их никак нельзя было разглядеть ни с конвойных, ни с транспортных кораблей или кораблей охранения, вдруг обнаруживались и подвергались атаке с расстояния, которое доступно только радарам — то есть более 30 морских миль!

— Как же это узнать?

Старик машет рукой: он не хочет прерываться.

— Наши господа враги, должно быть, достигли значительных успехов в пеленговании наших лодок. Только так. По-другому не могу объяснить такого разрушительного их успеха, — Помолчав, продолжает, — Большой урон нам наносят РЛС — поскольку они быстро и бесконтактно, обнаруживают наши лодки. Не только наши, но также и вражеские конструкторы и техники знают, что наши отличные анти-радары дают собственное излучение. Как мы находим коров по звуку изх колокольчиков, так и наши подлодки издают в движении свои сигналы.

Старик вновь умолкает. Летят минуты, а затем, внимательно посмотрев на меня, он говорит:

— Запиши-ка все это поточнее. Позднее вряд ли кто об этом подумает. Предвижу, как однажды это будет называться: «На войне непобежденный!» Имею в виду вот что: аналог всему сказанному лишь ложь, относящаяся к морю. И никто не удосужится раскопать, кто были все те нули, что окунули нас в это дерьмо.

Тут Старик замечает, что его трубка погасла. Он откладывает ее в сторону и пытается добыть из карманов табачную труху.

Раскуривши трубку, Старик встает и упирается взглядом в карту, словно пытаясь получить разгадку из всех этих обведенных красным и желтым пятен и голубых и белых точек.

Вдруг он весело произносит: «Хастингс!» А поскольку я смотрю на него с дурацким видом непонимания, он поясняет: «Вот здесь располагается Хастингс. Черт, здесь было это “ложное отступление”. Уже 900 лет назад появились те, кто тщательно и кропотливо записывал военные события и все происходившее для потомков».

И я вспоминаю: гобелен из Байо! Рассматривая его, Старик сделал открытие, о котором и говорит с такой радостью. Палец Старика тычет в точку на карте: хронисты, или сегодняшние военные корреспонденты, расскажут нам о Хастингсе!

— А как все было-то? Кто может сказать об этом событии без хронистов-военкоров? — саркастически замечаю в ответ.

Теперь мяч у Старика, пусть им жонглирует, но рожа его вдруг светлеет:

— Мне вдруг представилось, что весь военный театр с его боевыми «играми», создан лишь для того, чтобы господа пиарщики из роты пропаганды могли хоть о чем-то писать, чтобы было о чем вещать миру газетам и радио.

В ответ просто передергиваю плечами.

— Кстати, убогий лексикон твоих соратников по перу уже достал меня! — вдруг ругается Старик.

Какая муха его укусила? Чего это он вдруг так взъерепенился? А Старик даже и не думает объясняться.

На следующее утро, после принятых по радио паролей и присущей концу войны болтовни, на меня обрушивается в кабинете Старика целый шквал: «Вера в гений Фюрера опять побеждает! Не могу больше выносить все это!» — подковыриваю Старика. — «Народ, который так верит как немецкий, Бог не может предать! Назовем это так. И черт тебя подери, ты опять слушаешь и не слышишь!»

Вес это произносится не агрессивно, но и не напыщенно. Однако и без легкости в голосе. Старик просто сидит и на лице его не дрогнет ни один мускул, нет и усмешки на губах.

Смутившись, не знаю, что сказать. Хочет ли Старик своим видом показать мне, что он целиком захвачен услышанным по радио?

А он добавляет:

— В своей заносчивости ты забыл все то положительное, что все еще работает. К примеру Бункера — Ангары. А как их строили — одному Богу известно!

— Если не ошибаюсь, их построили еще в 1941 году!

— В 1941 Бункера были готовы в Lorient и La Pallice, а вот в Бресте и Сен-Назере — в середине 1942, а в Бордо еще позже…. Потому и воспринимаю строительство таких Бункеров как чудо.

Кажется, Старик приложил максимум усилий, чтобы вывести меня из себя. А он более бодро продолжает:

— Томми профукали свои шансы. Столько дерева там было, что все вспыхнуло бы как спичка! Строительные работы Бункеров шли довольно долго — у врага было, Бог знает сколько времени, чтобы принять решение. Но с начала 1943 они бомбят только порты. Даже не думая использовать их для своего же ВМФ. Бункеры же они могут только поцарапать. Значит, у них тоже хватает идиотов в высших штабах….

— Хорошо, что ты находишь в этом хоть какое-то утешение! — бросаю в ответ.

— Так точно-с! — цедит Старик сквозь зубы.

Выйдя на плац, вновь размышляю: Старик и эти его различные позиции! Он так всегда поступает: когда вот так глубоко погрузится в свои рассуждения и блуждания по картам, то пытается все проанализировать и хорошо упрятать результаты тяжелых раздумий и исследований.

То так — то иначе. И так все время!

Мне недостает чертежных кнопок или металлических скрепок, чтобы прикрепить к доске мои бумаги. Если не прикрепить листы, то ветер закручивает их пытаясь унести с собой. Надо поискать магазин, где можно было бы купить чертежные кнопки. Но пока это мне не удается. Почти все магазины разрушены.

Гостиница «Hotel de la Paix» на Rue Algeciras. Парадокс: даже последнее слово в его названии не смогло отель защитить. На разбитом фронтоне все еще висят три большие белые жестяные буквы, образующие слово PAX. Они ярко видны среди разрушений. Эти буквы напоминают мне большую настенную надпись «JESUS» на Репербане и бомбардировку той площади.

Не могу понять, почему в этом так сильно разрушенном городе проживает так много французов. Что удерживает их здесь и заставляет страдать от несущих смерть воздушных налетов?

Я экипирован для рисования довольно бедно: нет даже скамеечки, молчит и мой мольберт. Оба предмета моей гордости не прибыли с транспортом из Ла Боля. В Париже еще можно было бы достать добротные, хорошо сделанные мольберты. Но здесь об этом даже смешно подумать.