— Если Вы имеете в виду янки, говоря это — то да. Но французы, те, пожалуй, едва ли. Не будем все же обманывать себя: Мы не трепещем перед Союзниками — или мы можем сказать так: немного трепещем. Но перед французами задирать руки вверх? — Мне это не по вкусу!

Мне пришлось бы соврать, если бы я захотел противоречить ему. Но чтобы произнести хоть какие-то слова утешения, лишь пожимаю плечами и говорю:

— Скверные времена.

— Можно, пожалуй, и так сказать, господин лейтенант.

Француженки, которые спутались с немцами, также оказались в тяжелом положении.

Красивые близняшки в La Baule, например, влюбленные в «неразлучную парочку» — двух командиров-подводников, которые постоянно прикладывали все усилия, чтобы вместе выходить в море и в одно и то же время ложиться на ремонт в док. Не хочу расписывать себе, как сложится жизнь этих девушек, если Maquis осуществят свои угрозы.

Через открытое окно слышу гремящий шум проходящей колонны. Наши подразделения? А если это уже янки?

Так непродуманно ведущуюся войну на суше как здесь я никогда не мог себе представить. Мы даже еще не знаем, идет ли речь о танках, прибывающих с севера, только как об отдельных передовых отрядах янки или они представляют собой всю американскую бронетанковую мощь и поэтому, в ближайшее время, можно не ожидать значительного давления на наши позиции.

Штурман флотилии узнал, что старший инженер-механик U-730 столкнулся с трудностями при получении кислорода:

— Оберштабсарц приказал сложить все кислородные баллоны в пристройку к его новой операционной, — говорит он мне, — и теперь не хочет никому из этого запаса выдать хоть один баллон. При этом Доктор совершенно точно знает, что мореманы в лодках нуждаются в кислороде так же как раненые. Но, у нас здесь, дела идут теперь под девизом: «Своя рубаха ближе к телу».

Судя по виду, этот возмущенный человек ожидает от меня каких-то слов в ответ, но что я должен сказать?

Направляюсь к Старику. Когда, уже почти дойдя до кабинета, вижу, как какой-то человек высокого роста выходит из помещения в коридор. В бледном полусвете различаю высокие сапоги, острые очертания форменных брюк, портупею с кобурой, высокую, задранную тулью фуражки защитного цвета.

— Кто это был у тебя? — интересуюсь.

— «Кто сует повсюду нос, Бывает часто бит, как пес», — отвечает он к моему удивлению и оставляет меня стоять словно большой вопросительный знак посреди кабинета, пока, наконец, милостиво не выдает:

— Один из крыс!

И больше ничего.

Обхожу письменный стол, иду к окну и смотрю во двор. Какая-то машина поднимается к въезду во флотилию, и я напряженно наблюдаю, кто выйдет из нее.

— Опаньки! Да это же наш друг из SD! — вырывается у меня.

Старик поднимается, с любопытством, кидает взгляд в окно и бормочет:

— Ой, кто это к нам пришел? — странно детским тоном, оттопырив нижнюю губу. — Уже второй — и на этот раз уж точно высокий визит… Вы только посмотрите!

— Мне смотать удочки? — спрашиваю обеспокоенно.

— Скажу иначе, оставайся-ка поблизости… Садись за стол, вон там, и изображай из себя занятого по уши каким-нибудь делом человека.

Старик дает мне с полдесятка папок и говорит:

— Почитай-ка это — очень интересно! И делай себе заметки по ходу чтения. — Затем еще бормочет: — Шутка… Это всегда так называли: «Крысы бегут с корабля» — но сегодня эту фразу следовало бы изменить: «Крысы хотят на корабль!»

В этот момент понимаю, что подразумевает собой этот визит и что хотел тот парень в высокой задранной фуражке, который только что исчез из кабинета Старика.

— Надеюсь, они встретятся еще на лестнице, — задумчиво произносит Старик.

Тут мне приходит на ум, как на самом деле звучит изречение о крысах, и я говорю:

— Крысы покидают тонущий корабль — так это называется…

Старик смотрит на меня секунду широко открытыми глазами, но смущение ему не присуще. Он весело отвечает:

— Скажем-ка лучше — поскольку мы не такие суеверные: Палачи оказывают нам честь… Господин Кригсгерихтсрат впрочем, также уже здесь побыл. Он так жалобно стонал! Твой особенный друг — тот, с фотографиями.

У меня возникает глоточный спазм от нервного напряжения, который не могу подавить: Эти фотографии преследуют меня с тех пор, как я их увидел.

— И ты ничего не говоришь по этому поводу? Ясно ведь, что он всеми силами старается смыться отсюда: Он же не одного француза поставил к стенке…

— И не только французов…, — говорит Старик и погружается в свои мысли. — Я бы не хотел его даже в кабинете оставить…

Затем, быстро отворачивается от окна и говорит так резко, что звучит как шипение:

— Теперь, однако, я слишком напряжен! — и добавляет: — Короче, сиди там и изображай из себя сверх головы занятого делом человека!

В следующий миг уже стучится в дверь адъютант, и в ту же секунду Старик хватает трубку телефона и гремит низким басом в нее:

— Я не могу этого подтвердить, господин капитан!.. Интересно, господин капитан!.. Однако, это только одна сторона медали, господин капитан…

Этим он делает озадаченному адъютанту знак, что занят разговором по телефону, но этот дурак адъютант стоит в дверях с непонимающим видом, так как он не слышал никаких звонков. Старику приходится выгнать его, будто курицу, сильным взмахом свободной руки из кабинета.

— Я бы не стал рассматривать это так серьезно…, — гремит он далее в трубку, — Во всяком случае, мы снаряжены, чем сумели, господин капитан… Принять решительные меры? Да, Вы правы. Здесь поможет только совершенно жесткое принятие решительных мер. Все же, они не должны думать, что могут издеваться над нами. С нами это у них не пройдет, господин капитан!.. Совершенно согласен с Вашим мнением!

Сижу с таким видом, словно не расслышал и не понял этого телефонного разговора: Старик же кивает молчащей трубке.

— Все это так и выглядело уже с самого начала, господин капитан. На это, к сожалению, не было обращено должного внимания! Если бы нам удалось подавить это в зародыше… — Затем произносит лишь: Гм, гм! — изменив высоту голоса. И выждав паузу, внезапно снова наступает, и при этом голос звучит резче, чем прежде:

— Проход должен оставаться свободным в любом случае, господин капитан… Нам требуется больший объем пространства для маневра с обеих сторон… На это я прошу обратить внимание в любом случае… Так точно, спасибо, спасибо… Я полностью полагаюсь на Вас!.. Так точно, благодарю Вас также! Хайль Гитлер, господин капитан.

Старик хлопает телефонной трубкой так сильно по вилке аппарата, будто желая разбить телефон. И при этом широко улыбается мне. Я беззвучно шлепаю губами и хлопаю руками, изображая крики «браво!» и овации, недвижно сидя на своем месте.

Старик кричит:

— Адъютант! — и когда тот стремительно входит, жестом показывает ему, что наш посетитель теперь может войти.

— Хайль Гитлер, господин капитан! — отрывисто произносит приезжий.

— Хайль Гитлер! Господин…? — отвечает Старик и делает вид, что поперхнулся воздухом. — Прошу прощения! — он успокаивается. — Я все еще не разбираюсь, к сожалению, в Ваших званиях и знаках.

— Оберштурмбанфюрер Merkert, господин капитан! — довольно резко отвечает тот и, хотя он уже сидит, слегка пристукивает каблуками.

Старик предлагает ему кресло, стоящее, согласно старому правилу криминалистов, таким образом напротив стула Старика, что посетителя освещает полный свет, в то время как лицо Старика остается в тени.

Непостижимо: Старик ведет себя фактически так, будто вовсе не имеет представления об этой должности в СД вопреки различным своим встречам.

Неплохое начало, — думаю про себя. В то время как я изображаю полную концентрацию на своих бумагах, мне приходится вновь удивляться: Старик окутывает этого человека из СД — вместо того, чтобы перейти к делу, совершенно вопреки своей особенности, — незначительными замечаниями о погоде и состоянии обороны территории флотилии, о наличие компетентных специалистов, хорошей предусмотрительности врачей и еще черте о чем. Человека из СД должно было бы, пожалуй, уже стошнить от этого словесного поноса.