— Мой издатель, Петр Зуркамп, арестован, — произношу настолько сдержанно, насколько могу себя сдержать.

На лице Масленка появляется смущенное выражение. Но это длится всего лишь миг, а затем, подобравшись, он залает мне вопрос:

— И что прикажете нам теперь делать?

Меня так и подмывает сказать, что если бы я только знал, я сам бы все сделал, но изображаю на лице полную беспомощность. При этом ловлю себя на мысли: Должен ли я сообщить Масленку, что произошло с Зуркампом в действительности? Могу ли я довериться ему? Нет. Лучше не надо.

— Еще одна причина того, что вы здесь, это то, что вам надо позаботиться о переиздании вашей книги. — Медленно произносит Масленок. — В любом случае вам надо бы попасть в этот Коралл. — И помолчав, добавляет: — Нам нужно не только письмо от господина гросс-адмирала, а я уже говорил об этом раньше, нам более всего нужен его портрет! И вот это уже действительно срочно.

— Срочно? — эхом подхватываю словно попугай, еле сдерживаясь от радости.

— Это я хочу вас спросить. Полагаю, вы здорово обрадовались этому заданию! Ведь, в конце-концов, это очень почетное задание. Ваши портреты всегда имели большой успех. Так что вы можете… — «безо всякой подготовки» — добавил я про себя.

— Вы наверное хотите создать свою портретную студию — пауза и вновь: — Мы поговорим с адъютантом или начальником штаба.

Я лишь молча киваю.

— У вас есть в Берлине необходимые материалы?

— Для начала работы мне много не надо: лишь несколько чертежных листов.

— Думаю, у вас все получится, — без обиняков благосклонно заверяет меня Масленок. — Прежде всего, нам нужна подпись господина гросс-адмирала. А что касается вашего издателя, произносит он и повышает голос — не поступайте необдуманно!

Господи! Что значит это его предупреждение? Не могу ничего прочесть на лице Масленка, т. к. он, наклонив голову читает какие-то листы.

— И не забудьте, нам нужен господин гросс-адмирал! Только так можно будет осуществить печать книги!

Должен ли я нижайше благодарить его за этот совет? Капитан выдерживает паузу, словно обдумывает какую-то мысль. Затем продолжает:

— Все что происходит, все, что вам предначертано свыше … Короче, я бы лишь желал, чтобы все так и было. — помолчав, вновь, уже громче, продолжает: — Вы уже были в редакции? — А затем выпаливает мне в лицо: Это вы сделаете позже! А теперь слушайте внимательно: Вам надо сразу же попасть в Коралл. Утром в 9 быть на месте. Я свяжусь с господином адъютантом и попрошу его подготовить место для установки модели. Надеюсь, вам удастся схватить быка за рога, ну это шутка, не обижайтесь, пожалуйста!

Мой ответ звучит, наверное, резко:

— Так точно господин капитан!

И чувствую себя как пес, присевший на задние лапки — очень-очень вежливым и понятливым.

На доклад в Бернау! У меня весьма смутные представления о том, где расположен Бернау: где-то пред воротами Берлина. Раньше, когда мне приходилось держать доклад перед Деницем, я ехал в Штайнплац, а еще раньше — в Керневель. Там мне нужно было лишь захотеть, и Дениц с готовностью стал бы мне позировать. Тогда он был всего лишь командующим подводными лодками, — теперь же он Главком ВМФ Германии. После Керневеля они перебрались в Париж, на бульвар Суше, а затем в Берлин, теперь же вывезли штаб из Берлина в Бернау. Был бы у меня план Берлина с окрестностями!

Дежурный фельдфебель вновь выручает меня:

— Бернау расположен на северо-востоке, в направлении Штеттина. Отсюда километров 25, так же как и до Потсдама, и туда вы можете попасть по городской железной дороге.

Итак, снова в отель, упаковать немногие вещи и рисовальные принадлежности. Затем еще раз смотаться в издательство: в волнении и сумятице я не отдал Бахман привезенных мною фотографий.

Если тщательно рассмотреть мое сегодняшнее положение: то, надо признать, что меня затравили. Ведь то, что от меня здесь требуют, довольно приличный груз для одного человека. Этот берлинский театр мне уже опротивел, но нужно еще приложить усилий для переиздания моей книги, и, прежде всего, надо помочь Царю Петру выбраться из сложившегося для него, довольно трудного положения — если вообще это можно назвать положением.

Писать Деница — это действительно стоящая работенка! Все что от меня требуется, так это написать всего лишь низкопробное полотнище — представительное полотнище для огромной стены в Доме Германского искусства.

О Господи! Как понять и принять все эти чванливые сообщества военных корреспондентов, этот расфуфыренный штат с генералом во главе и все эти Бог знает что делающими и за что отвечающими отделами и бюро, натырканными там и тут? Но они живут, содержа друг друга и практически ничего не делая. Они не создали ничего достойного печати, ни одной разумной строчки. Лишь эти монолитные, огромные, раздутые штаты, в которых в глубокой тайне готовятся новые кланы героев войны.

Мне уже действительно захотелось взять свои кисти и начать рисовать. В этом есть свой резон. Но не Дёница. Рисовать в Ла Крузик или на мысе Сен-Матей, это было бы, несмотря ни на что творчество с утра до вечера, и вдохновение рождало бы картины одну за другой. Начать бы творить, так сказать, совершенное и вечное. Я довольно много сделал набросков на побережье, а также рисунков среднего размера гуашью, которые неплохо бы перенести на большие полотна: гемоньеров, везущих свои двухколесные тележки, полные водорослей, подводные камни, возникающие при отливах из морской глубины. А для «служебного пользования» — внутренний вид бункера для подлодок с подлодками типа VII–C в сильно уменьшенном размере. Они же в бассейне для тренировок, или находящиеся на дне сухого дока или в шлюзе, похожие на какие-то глубоководные рыбы в перламутровой, зеркальной воде с причудливыми развалинами домов на заднем плане. Вот против такого рисования я бы не имел ничего против! Сотни картин в голове — но в этой сотне абсолютно нет места портрету Дёница для Дома Германского Искусства!

Для начала, т. к. я все еще верен ему, можно было бы сделать что-то похожее, но между тем у меня есть много набросков Дёница и я пережил довольно обманов и надувательств, чтобы тратить все время на него, хотя все еще ценю главкома.

Городская железная дорога кажется разрушенной. Мне надо ехать обычным гражданским поездом. Приходиться помучиться со своим набором для рисования, т. к. все вагоны просто переполнены. Судя по всему, на этом направлении уже давно не ходили поезда: люди, желающие выехать из Берлина, ведут себя при посадке словно сумасшедшие.

А что может ждать меня в Бернау? Я просто в ужасе от предстоящей встречи с Дёницем и его старыми пошлыми фразами и анекдотами. Но может быть у меня просто плохое настроение?

Царь Петр предупреждал меня в свое время против Дёница: Это нацист, рядящийся в шкуру ягненка. В нем нет ничего, кроме тщеславия и фанатизма. Абсолютно беспощаден. Он устраняет всех на своем пути.

Несмотря на такую нелестную оценку, Дениц в течение времени был важной фигурой в игре самого Зуркампа. А теперь вот он, полностью зависит от воли этого Деница.

Каждый раз, как только останавливается поезд, поднимается невообразимый шум: люди хотят любым способом выбраться из Берлина. Становлюсь свидетелем общепринятого трюка: люди лезут в окна вагонов и некоторые при этом теряют свою обувь. В таком случае они истошно орут, требуя подать им их туфли или ботинки, но, оказавшись в вагоне уже ничего не могут поделать и едут босые или полубосые.

Настоящий библейский Исход. Люди сидят даже на крышах вагонов. Очевидно, последний воздушный налет оказался слишком разрушительным…

Невольно задаюсь вопросом: Что произойдет, когда этот состав пойдет через туннель? Однако на этом участке пути туннелей кажется нет.

На вокзале в Бернау стоит автобус. Буквально за несколько минут он уже переполнен — на этот раз синими флотскими куртками.

Штаб находится где-то здесь. Невольно вспоминаю слова песенки: