Внезапно, как будто бы это было продиктовано мне сверху, у меня созрело решение: Подзываю боцмана и пристально смотрю ему в глаза, пока он не принимает стойку смирно. Затем выжидаю пару секунд и приказываю ему:
— Все бутылки, которые есть на лодке — до последней капли коньяка — выбросить за борт!
Боцман немедленно принимает растерянный вид. Все стоят на лодках, неподвижно, словно завороженные и наблюдают сцену.
— Все же, это — однако, это маркитантские товары! — заикается он.
— … Господин лейтенант! — добавляю холодно.
— … маркитантские товары, господин лейтенант.
— Я это знаю. Итак, за борт все маркитантские товары!
И поскольку боцман все еще пристально смотрит на меня, говорю резко:
— У Вас, что, уши заложило?
— Никак нет, господин лейтенант!
— Вы ответственны за то, чтобы на борту больше не осталось ни одной бутылки!
Боцман странным способом корчится.
— И еще, если хоть один из бойцов выпадет из обоймы, Вы будете отвечать за это! Вам это понятно?
— Так точно!
— … Господин лейтенант!
— Так точно, господин лейтенант!
— Вы что, думаете, я не унюхал «знамен» коньяка?
— Никак нет!
… Господин лейтенант!
— Никак нет, господин лейтенант!
— А я унюхал!
В следующий миг стараюсь закончить разнос — из-за опасности того, что этому ленивому говнюку он мог бы показаться ошибочным.
— Вы доложите мне, когда все исполните!
— Так точно, господин лейтенант!
Боцман пробует даже молодцевато развернуться, но на палубе вельбота это напоминает пантомиму штопора.
Я же иду на нос и демонстративно рассматриваю рейд: небо ухудшилось. Серые облака напоминают своим видом густую овсяную кашу. Солнце видится лишь как несколько более светлое пятно в сером иле облаков.
И хотя по всем признакам будет плохая погода, ветра нет, вода стоит спокойно, не волнуется под большим серым покрывалом. Время от времени слышу шлепки о воду. Скоро могу отличать шумы шлепающихся о воду бутылок от раздающихся вдалеке взрывов. Очевидно, моряки пронесли на борт больше бутылок, чем я думал. Слышу твердый, но тихий голос боцмана отдающего команды и ругань. Но пока остерегусь повернуться и непосредственно наблюдать всю акцию. Только когда наступает тишина, я выпрямляюсь, и тут же подходит, идя как на ходулях, боцман и кратко докладывает, что все выброшено за борт.
Четверть часа не слышно ни одного громкого слова. Затем я останавливаю наш вельбот и приказываю второму вельботу, остановиться и медленно подойти к нашему борту. В лицах бойцов на второй лодке читаю, что у них тоже не все в порядке.
Так, теперь мне надо перебраться на нее и оба вельбота продолжают путь.
На втором вельботе уже первым внимательным взглядом вижу, как впереди, в носовой части под кучей одеял, выделяется угол отполированного ящика.
— Что это у вас там? — спрашиваю маата лодки. — Вон там, под одеялами?
— Это радиоприемник, господин лейтенант.
— Почему Вы разрешили поместить его здесь?
— Я подумал… я подумал…
— Что Вы подумали? То, что в первую очередь нам необходимо разместить и доставить одеяла и простыни — или нет?
— Это прекрасное радио, я подумал, господин лейтенант.
— У нас что, еще недостаточно радиоприемников во флотилии?
— Никак нет… Так точно, господин лейтенант!
В это мгновение снова просыпается моя интуиция: Я приказываю подать мне этот приемник, и как только высоко поднимается отполированный до яркого блеска большой ящик, мое подозрение подтверждается: Маат, несущий его, держит ящик слишком крепко и бережно широко раскрытыми руками. Я тоже широко расставляю руки, словно зеркальное изображение, чтобы он смог передать мне радио.
Когда маат освобождает свои руки, передавая мне ящик, и он уже у меня между руками, я, как будто не выдержав тяжести, роняю ящик на днище лодки — и тут же отскакивает задняя панель, и из ящика выкатываются одна за другой бутылки коньяка…
Все замирают словно статуи. У одного бойца взгляд бегает между мной и маатом туда-сюда. Я высоко поднимаю корпус ящика и показываю маату: последняя бутылка громыхает, выпадая — и ящик пуст. Больше бутылок нет, но нет и радио.
Вот паразиты! Но, надо признать, придумали это чертовски хорошо. И маат, наверное, участвует в заговоре. Теперь он должен собственноручно уложить вдоль и поперек лежащие на днище лодки бутылки обратно в корпус от радиоприемника и выбросить все за борт. Раздается аккуратный всплеск.
— Вы понесете дисциплинарное наказание! — сообщаю ему. — Рапорт шефу будет подан завтра утром. Вам сообщат время доклада!
И затем снова отдаю ту же команду, что и на первой лодке. Повезло в том, думаю про себя, что все это произошло недалеко от Бреста.
Старик широко улыбается, когда я докладываю о поездке, по возвращении. Ему бы только улыбаться!
— И где же нарушитель?
— Смылся! — сообщаю сухо, как только могу.
Улыбка исчезает. На лице Старика появляется удивленное вопросительное выражение.
— Майер смылся? Что это значит?
— Перебежал!
— Как так: перебежал?
— К бойцам Сопротивления, наверно. Он исчез внезапно, как сквозь землю провалился. Он не просчитал возможность нашего появления… Вот его, своего рода, прощальное письмо.
Старик читает бумажку и еле сдерживает свой гнев. Могу представить, что происходит в его голове.
— В Logonna повсюду просто воняет этим Сопротивлением…
— Ты отдаешь отчет тому, что ты сейчас говоришь? — Старик произносит это медленно, будто с усилием.
— Конечно — то, что нам чертовски повезло, когда мы там были в последний раз, в том окружении…
— Просто не могу себе это представить, — медленно и скупо произносит Старик.
Но на этот раз я удерживаюсь от ответа, хотя, как мне кажется, он сильно его ждет. О своем превышении власти и о нарушении субординации не говорю ни слова. Будь начеку! внушаю себе. Никаких сообщений к рапорту. Я забываю также и про выстрелы по кроликам: Полное отпущение грехов.
ОКРУЖЕНЫ
— Комендант Крепости просит Вас прибыть на совещание на командный пункт, — докладывает адъютант.
Старик выходит в соседнюю комнату. Я слышу, как он звонит и разговаривает с адъютантом. Когда появляется снова, то объявляет:
— Фон Мозель больше не является комендантом Крепости. Теперь это Рамке. Распоряжение из Ставки Фюрера. Поступило радиограммой. Значит, о нас там думают.
Застегивая портупею, он продолжает:
— Я должен выехать немедленно. Рамке приказал вызвать к себе всех командиров и шефов флотилии.
И уже стоя в проеме двери, он оборачивается ко мне и добавляет:
— Тебе лучше остаться здесь. Думаю, я вернусь к обеду.
За столом Старик объявляет:
— Рамке разъяснил, как он представляет себе предстоящую оборону: некое кольцо зоны предполья и затем передний край обороны. Он еще раз подчеркнул, что ВМС не должны получить собственный сектор в кольце обороны. Скорее, мы должны присоединиться к другим подразделениям. Для этого мы передаем около четырехсот человек.
Старик опускает взгляд и начинает есть. Между парой ложек неприправленного густого супа он бормочет так тихо, что только сидящие рядом могут слышать его слова:
— Он, очевидно, не доверяет нам — ну да Бог с ним!
Наконец снова повышает голос:
— Затем началось что-то типа ревизии — значительно не хватает медико-санитарного имущества, врачей и укрытий для медсанчастей. В наличии только неохраняемые лазареты, и это проблема…
Адъютанта вызывают к телефону. Когда он возвращается, то докладывает Старику:
— Наши люди поймали четверых американцев!
Некоторые поднимают глаза от своих тарелок, но никто не говорит ни слова.
— Как это им удалось? — спрашивает Старик в звенящей тишине.
— Об этом ничего не известно, господин капитан, — поспешно отвечает адъютант.
Тут Старик поворачивается ко мне, с самодовольной уверенностью в своей правоте на лице. Он делает это так, как будто это он, собственной персоной, схватил тех парней. Затем откладывает ложку, откидывается назад и произносит:
