Дворник отряжает мне в помощь двух стариков-пенсионеров, которые помогут доставить тяжелый груз — рулоны картин и диск для скульптур Рут — доставить на вокзал Анхальтер. Они хотят уложить всю поклажу на ручную тележку-двуколку, но тут одному из них приходит в голову ценная мысль: он знает владельца трехколесного автомобиля. Тот совершает выгодные поездки для магистрата и поэтому имеет бензин. «Он может выделить нам немного…»

Тем не менее, оба помощника хотят меня сопровождать. Чувствую прилив сил и захватываю еще несколько картин.

Наконец мы выезжаем в направлении вокзала. Уже темнеет. Когда проезжаем мимо старой гостиницы с клопами, там, вместо этого жалкого здания, дымятся руины. Очевидно это произошло прошлой ночью. Где-то внутри себя испытываю большую признательность тем клопам, что прогнали меня прочь из этой гостиницы. Клопам конечно не позавидуешь! Им здорово не повезет, если вокруг вокзала все клоповники будут разбиты в пыль. Миллионы клопов подохнут от голода. От голода! Довольно неприятная смерть! Что им остается? Каннибализм? Пожирание трупов? Может и в самом деле клопы выкручиваются трупной кровью? Наверняка клопы какие-нибудь родичи вампиров и цедят по каплям кровь живых существ. Потому их не удовлетворят несколько трупов в развалинах.

На вокзале много женщин с картонными коробками и базарными сумками, также много и сестер Красного Креста. Молочное стекло больших вокзальных часов разбито. Некоторые стекла купейных вагонов стоящего поезда также.

К счастью, поезд, кажется, не переполнен. Оставляю своих сопровождающих присмотреть за рулонами картин, кругом и моим багажом, а сам ищу начальника поезда. Слава богу, этот человек очень отзывчив и предоставляет мне курьерское купе. «Здесь вам будет спокойно до самого Мюнхена». Я быстро бормочу в ответ: «Тьфу, тьфу, тьфу — три раза!» Начальник поезда слышит мое заклятье и спрашивает: «Суеверный, что ли?» — «Еще какой!»

Перевожу дух лишь после того, как все мои вещи погружены в купе, но все же спрашиваю себя: А как я смогу доставить все это по Мюнхену, а потом еще и в Тутцинг?

Вновь выхожу на перрон, дабы размять ноги. Пахнет дымом и пылью, да еще разогретыми тормозами и общественным туалетом — извечный запах вокзала. Эхо голосов звучит странно приглушенно. Вероятно потому, что у вокзала нет крыши. Раньше ночные поезда были совсем другие: имелся вагон-ресторан, пробегали разносчики газет, сновали носильщики со своими тележками и громкими криками «Поберегись!» и «Дорогу!» пугавшими отъезжающих. А из всех вагонных окон лился желтый свет и бросал отблески на перрон. Но теперь весь сценарий отъезда изменился: никто не должен заметить, что в угрюмой темноте бреется на абордаж уходящий вдаль поезд.

Раздается резкий свисток, и я слышу ритмичные звуки вырывающегося с шипением пара. Слава Богу, наконец-то наступил миг вокзальной суеты и сутолоки. Чуть больше бы света на этом покрытом грязью вокзале! Внезапно, очень сильно, меня толкают в спину, и в тот же миг раздается заборнейшая ругань: тяжелогруженый пехотинец зацепился за чей-то чемодан и рухнул на перрон. И ему же еще и досталось: «Смотри под ноги, проклятая собака!»

Когда сижу в поезде не могу успокоиться из-за своих нервов. Только бы не было воздушной тревоги! Было бы довольно несправедливо, если бы сейчас раздался вой сирены воздушной тревоги! Господи! Хоть бы скорее уже отправили этот поезд!

Стоя у окна смотрю на темные призрачные фигуры на перроне. Груженные поклажей люди все тащатся и тащатся мимо моего окна. Наступающая темнота придает всей сцене оттенок заговора. Надеюсь, поезду не грозит приступ.

В конце поезда располагается платформа с зенитными орудиями. Это меня здорово удивляет: впервые еду в поезде с зенитной защитой. Там, на побережье, нельзя было и представить, что здесь, в сердце страны, поезда могут быть атакованы штурмовиками противника. Со своими зенитками наш поезд почти также вооружен, что и наша подлодка. Однако, в отличие от подлодки экипаж поезда может спать спокойно: найти темной ночью неосвещенный поезд — это та еще задачка для самолетов Томми.

Где мы будем, когда рассветет? Если бы кто-то это знал! Одно известно мне точно: наш поезд будет ехать совсем не по графику.

Почти полночь, когда наш поезд покидает крытую платформу. Облегченно перевожу дух: ну, в добрый путь! Однако через четверть часа мы вновь останавливаемся. А затем еще раз, хотя снаружи не видно никакой станции. Надежда уже завтра быть в Мюнхене быстро испаряется. Если такие козлиные прыжки будут повторяться и дальше, то потребуется в два раза больше времени на эту поездку.

Что ж! Главная моя забота сейчас, это как я, со своим грузом в двадцать, довольно объемных, тщательно свернутых полотен и кругом скульптора, доберусь из Мюнхена в Тутцинг. Тут уж надо крепко подумать! Немного успокоившись, обдумываю предстоящую перспективу, когда издалека доносится пыхтение паровоза, и сквозь него слышу бешеный стук в дверь моего купе. Но все это едва пробивается сквозь охвативший меня сон.

Должно быть, я здорово уснул, потому что когда просыпаюсь, снаружи уже рассветает. Поезд стоит. Где это мы?

От начальника поезда узнаю, что мы стоим недалеко от Лейпцига и в данный момент еще не въехали в город, поскольку там сильный воздушный налет. Но очевидно он продлится недолго.

Когда, наконец, поезд трогается, стоит яркий полдень. Наш график сорван на несколько часов. Когда же мы такими темпами доберемся до Мюнхена?

Внезапно, одним рывком, дверь купе распахивается, да так резко, что я буквально подпрыгиваю на своем месте.

— Хайль Гитлер! — и резкий бросок руки вверх. Я в таком смятении, что потерял всякую реакцию. В проеме двери, словно приведение, вижу этакого «золотого фазана» в полном боевом наряде. Слишком большая фуражка-тарелка, брюки в обтяжку, коричневые сапоги. Глаз невольно выхватывает четырехлапого краба в петлице, завязанный узлом галстук — все прямо как на манекене в военном магазине. В завершение, у этого парня, занявшего собой весь проем, точно такие же, как и у фюрера чернеют под носом жирными каплями усики. Я невольно опешил от этого вида.

Наконец прихожу в себя:

— Это курьерское купе Вермахта!

В ответ этот «фазан» заявляет с улыбкой:

— О Вермахте здесь речи вообще не идет!

Скрип новеньких сапог, и почти одновременно: «Позвольте пройти!» Тут же «фазан» делает мне навстречу два шага сует нечто напечатанное на машинке мне в лицо. Отстраняюсь и невольно качаю головой. Мне хочется вытряхнуть из ушей этот трескуче-растянутое «Позвольте!» и убрать из глаз наглый образ. Но это, так внезапно появившееся красное личико окидывает меня наглым взглядом, складывает свою грязную бумажку обратно по изломам, заводит одну руку назад так, что становится видна пряжка портупеи, а другой, свободную кладет на петлю портупеи, где висит пистолет. Чувствую, что превращаюсь в невольного свидетеля какой-то пьесы одного актера. В следующий миг портупея и пистолет пренебрежительно брошены в багажную сетку над полкой, вместо того, чтобы их повесить на платяной крючок.

А затем наступило действо. С каким упоением этот человечек расстегивал свой китель с огромными накладными карманами: он так широко его раскрывал, что стали видны широкие подтяжки и слишком высоко сидящий ремень брюк. Устроившись поудобнее, он замурлыкал какой-то походный марш, а я смотрел на все это как зачарованный и безо всяких комментариев.

Поезд снова останавливается. На проплывающем мимо указателе замечаю надпись «Регенсбург — Северный». Регенсбург? Как так? Как это мы едем через Регенсбург?

Когда Фазан снимает в конце концов фуражку и отправляет ее к своей поклаже, голова его резко уменьшается, а вместе с нею и вся фигура. Удивительно: кроме усиков а-ля Гитлер, он еще и бешеный такой же, как и его любимый Фюрер! А может он лишь пародирует Фюрера? Интересно, как этот «фазан» вообще здесь оказался? Почему он вообще не на фронте?