Ладно, ну а теперь подвигаться с боку на бок и уложить левую руку на колени. Едва сдерживаюсь, чтобы не заорать от боли благим матом. Повернуть голову даже не пытаюсь — ни на сантиметр!

Еще никогда в жизни не испытывал более ужасного начала дня как здесь: Вовсе нет восхода солнца — темнота ночи просто переходит к серому, и затем серый постепенно становится слегка светло-серым. И лишь на востоке эта серость чуть светлее — всего на несколько штрихов.

Дым и туман смешиваются в мелких низинах. Эта смесь оказывается у меня на языке — без вкуса, без запаха: С силой кашляю, чтобы освободиться от нее, но с каждым последующим вдохом черпаю его снова и снова.

Какого черта я все еще участвую в этом безумии?! Эти проклятые сволочи, куда только они привели нас! Я не найду теперь никого из моих друзей. Они все мертвы или заключены в концлагерь. В Хемнице всех переловил черный «ворон». В Мюнхене у меня все сожжено. Все-все катится к черту!

«Ковчег» стоит, слава Богу, мордой в направлении нашего бегства. Бартль втискивается, слегка ругаясь назад, и мы трогаемся.

И в этот момент по нам сзади открывают огонь. Развлекаются они так что-ли? Эти парни точно спятили!

— Только бы не попали в колеса!

Едем зигзагом, с заносом. Камни высоко брызжут из-под колес. Вскоре оказываемся вне обстрела.

Должен ли я сейчас приказать остановиться и обматерить «кучера» на чем свет стоит? Вздор! Без «кучера» мы оказались бы в еще более трудном положении. Решаю ничего не делать.

Нас долго обучали искусству притворяться, слишком долго…

Должно быть, я задремал и здорово пугаюсь, когда «ковчег» вдруг останавливается.

— Что случилось? — спрашиваю из глубокого полузабытья.

Бартль отвечает:

— Опять прокол шины, господин обер-лейтенант.

И голос его звучит довольно уныло.

Подтягиваюсь правой рукой и с трудом выбираюсь из «ковчега».

Ночью выпала обильная роса, трава влажная и парит. Стоим в ложбине: Она лежит как река меж высоких, срезанных наискось берегов. Местность мне совершенно не нравится. Здесь мы представляем собой прекрасную цель, которую можно обстреливать с обеих сторон.

И вдруг меня словно током пронзило: На этот раз простой заменой колеса мы не отделаемся. Пробоина в запасной шине до сих пор не залатана. «Кучер» должен был ею заняться… Бартль и «кучер» стоят, опустив руки: на этот раз прокол колеса слева сзади.

— Ну, давайте, принимайтесь за дело! — командую им. Но ни один не двигается. Тогда громко говорю:

— Или вы хотите подождать, пока снег выпадет? — пытаюсь тупо сострить.

— Домкрата нет! — отвечает Бартль странно звучащим хриплым голосом.

— Позабыли при последней аварии, — выпаливает «кучер».

Застываю на месте от услышанного, пока не понимаю, что сейчас было сказано.

— Вы уверены?! — восклицаю недоуменно.

— Да, он там, пожалуй, остался, господин обер-лейтенант. Было уже достаточно темно, — робко отвечает Бартль.

— Остался! Остался! — передразниваю Бартля с яростью. — Вы совсем охренели?!

Понимаю, что теперь мы без этого чертова домкрата оказались в крайне трудном положении. Вот засранцы! Оба даже одной извилиной не пошевелили, чтобы упаковывать домкрат! А без этого, вроде чепухового инструмента, мы оказались в полной жопе: Нам никогда не поднять эту тяжелую машину без домкрата…

Хочется кричать, орать, топать ногами — все сразу. Но вместо этого лишь пристально всматриваюсь в серый, легкий, утренний пар: Кладбищенское настроение.

Что же делать?

Куда ни кинь взгляд нигде ни домишка. Откуда может прибыть помощь?

Руки Бартля беспомощно висят вдоль тела, а он лишь беспомощно пялится на меня. Взгляд побитой собаки.

Но есть ведь что-то, что должно нам помочь?!

Мы же не можем оставаться здесь до конца наших дней и просто считать ворон!

Какая нелепость! Из-за автомобильного домкрата, какого-то сраного автомобильного домкрата, мы не можем ехать дальше! И местность с каждой минутой нравится мне все меньше.

— Дерьмо проклятое! — сыплю громко проклятия. — Мы все же должны суметь как-нибудь поднять эту колымагу!

— Рычагом! — предлагает Бартль.

— У Вас есть в запасе?

— Я думаю, можем соорудить с помощью бруса и большого камня — а потом подложить и поднять длинным плечом…

— Ну и где взять этот брус? Где Ваш большой камень? — резко отвечаю ему и готов заорать от боли.

Что за идиотский диалог! Ничто иное, как бестолковый треп, а в результате мы ни на йоту не продвинулись в ремонте.

Раздается голос «кучера»:

— Тута вот валяется така рогатка — или как-то так, как моя мамаша называла эту штуковину — а вон тама лежит еще одна…

«Кучер» протягивает мне один из искусно выпрямленных стальных треугольников с острыми углами.

У меня возникает такое чувство, будто я получил теперь еще и удар под коленки.

Так как нигде не видно ни пня, ни большого камня — вообще ничего подобного поблизости, то я просто бессильно опускаюсь на землю, у обочины.

То, что мы пробили колесо именно в этой ложбине, не может быть случайностью — не простой случайностью, если эти чертовы убийцы участвуют в смертельной игре против нас.

Мы в ловушке: Я, буквально каждой клеточкой своего тела, своими внутренними антеннами, ощущаю нависшую над нами смертельную угрозу.

И это не блеф! Это вовсе не блеф!

Надо подняться по правому склону и с автоматом охранять наше расположение сверху. Но на самом верху я тоже не смогу стоять, иначе на фоне неба буду представлять собой ясно видимый силуэт для стрельбы на поражение. А потому надо подыскать место чуть ниже кромки склона.

Но как же я смогу, с одной рукой в повязке и на подкашивающихся коленях, туда забраться? Сделать несколько глубоких вдохов! И еще раз попробуй!

Легкие работают натужно, словно мехи кузнечного горна, и в этом своем слаломе обнаруживаю выступ в косогоре, который кажется как нарочно созданным для меня: Ладно, заберемся на него!

Но заберусь не по прямой, а зигзагом по склону, затем чуть повыше — и затем налево: Там я могу закрепиться, в крайнем случае, правой рукой. Да, так пойдет!

С этого выступа могу, когда всматриваюсь вдаль, видеть, словно через бруствер, всю местность, и даже могу разглядеть половину другого склона: Теперь здесь никто не сможет незаметно приблизиться к нам.

Опыта такой вот игры в индейцев у меня еще не было! Одной ручной гранатой, отсюда сверху, нас можно было бы быстро уничтожить.

Раньше — во времена Цезаря — противник с такой вот высоты сбросил бы вниз на дорогу груду камней — и все!

Неужели, в конце концов, мы еще и в руки партизан маки; попадем? No, Sir! Им не удастся расстрелять нас в последний момент! То, что они прокололи наше колесо таким вот проклятым острым металлическим треугольником — этого, думаю, нам с лихвой хватит.

И эти два долбоеба, там внизу: Оставить домкрат просто валяться на дороге! И теперь этот безумный Бартль еще и попыхивает своей трубкой, будто сегодня светлое воскресенье и все как никогда прекрасно!

Тем временем стало довольно светло. Полагаю, уже скоро прибудут наши «друзья». Эта ложбина, можно с уверенностью сказать, прекрасная ловушка. Удивляет только то, что еще никто не появился, чтобы проверить, сработала ли ловушка, и находится ли уже в ней кто-либо.

Мы в полной заднице.

В заднице — в заднице. Все теперь в заднице: Мы здорово влипли в это говно.

Перед тем как забраться на этот склон я проглотил свою последнюю таблетку от боли, и она должна была уже подействовать — но эффекта нет. Или все же есть?

Голова едва соображает. Она болит и кажется огромной, и хотя тормозит, но все-таки соображает: Если маки; запланировали расстрелять нас здесь, то это было превосходно спланировано. Достойно восхищения!

Игра в кошки-мышки: Позволить потрепыхаться немного — время от времени нанести удар лапой и отбросив на пару метров, снова схватить… Такая вот песня…