— Ну и ладно, — говорю примирительно и отправлюсь в обратный путь.
Ни один хрен не заботится здесь о наших людях. С ними, конечно, проводят обычные маленькие игры:
— Идите-ка вон туда, а затем вон туда, а потом вот туда, рядом — и когда, наконец, Вы соберете весь Ваш хлам, то приходите к нам снова…
И тут опять вижу Бартля. Его лицо не выражает ничего кроме возмущения.
— Ну, здесь и козлы! Гоняют от Понтия к Пилату, господин лейтенант! — ругается он очередным афоризмом, сильно пыхтя и отдуваясь.
Лучше не скажешь! Именно то, что и я подумал. Все же спрашиваю:
— Откуда Вы это взяли? — и поскольку Бартль лишь молча пялится на меня, продолжаю:
— Я имею в виду Вашу фразу про Понтия и Пилата?
— Ну, так ведь говорят, господин лейтенант.
— Да, да Бартль — мы должны проскользнуть здесь между Сциллой и Харибдой…
— Как это, господин лейтенанта?
— Так тоже говорят…
— Ах, вот оно что! — тихо произносит Бартль. Лицо его все еще красное от ярости.
Поскольку я стою молча, он глубоко вздыхает и снова ругается:
— Я вот только спрашиваю себя: Есть ли здесь финансовый отдел или — это не Флотилия? Им, вероятно, все по хер! Им всем стоило бы однажды…
Так как Бартль замолкает пытаясь найти подходящие слова, я быстро дополняю:
— … разорвать их толстые задницы! Вы это хотели сказать, нет?
Бартль сияет и даже делает попытку стать навытяжку:
— Так точно, господин лейтенант — по самые уши.
И успокоившись, тихо уходит.
Им бы здесь «разорвать задницу» — думаю, добрый Бартль представил себе это как наяву, чем и удовлетворился.
Внезапно мой живот резко заявляет о себе. Да, было бы неплохо сейчас подкрепиться. И прежде всего, попить! Меня уже давно мучит ужасная жажда. Лучше всего было бы принять сейчас на грудь бутылочку холодного пивка. Но здесь, к сожалению, нет магазина, где я мог бы запросто позволить себе бутылку пива. Придется направить свои стопы, если хочу утолить жажду, на ту примитивную ярмарочную площадь, в один из стоящих там пустых бараков.
Ну, так вперед! Хочу пива до изнеможения!
Если бы только я лучше ориентировался в этом тюремном комплексе! Здесь совершенно одинаковые, окрашенные в серое бараки. Приходится спрашивать какого-то моряка в светлой робе о проходе к рыночной площади и при этом меня охватывает странное чувство, так как этот парень стоит с таким видом, словно не понимает меня.
Странный тип, который не знает, где находится рыночная площадь — может быть новичок?
На ярмарочной площади слышу, что Брест подвергся особенно тяжелому бомбовому налету. Массированный налет был нанесен по Бункерам-укрытиям.
— А военно-морской госпиталь — девятой Флотилии?
— Об этом речи не было.
Слава Богу! мелькает мысль. Остается надеяться на дальновидное благоразумие Союзников, которым тоже потребуется более или менее исправный медицинский центр, когда они однажды все-таки захватят Брест.
— А когда точно был налет? — спрашиваю громко.
— Вчера, двенадцатого.
Уже стоя перед дверью пивной, ругаю себя за то, что не спросил, откуда появилось это сообщение о воздушном налете. Но еще раз вернуться в толпу, чтобы разузнать это, не хочу. Дело в том, что со вчерашнего вечера не работает телефонная линия. Maquis наверное долго спали, потому что телефон так долго работал, а вчера проснулись.
С Парижем и Кораллом имеется только радиосвязь.
Но даже это происшествие, кажется, не становится этим людям здесь достаточным указанием того, что времени постепенно остается все меньше и меньше, и что пора стряхнуть собственную летаргию.
Наоборот: О запугивании или депрессии здесь речь не идет, нет даже и намека на это. Здесь все идет своим обычным ходом. Штабные писаря двигаются так же флегматично медленно, как и все остальные в этой Флотилии, а всякие другие чины и звания передвигаются с неторопливостью городских чиновников, типа желая лишь тупо подчеркнуть свой пенсионный возраст.
Вскоре меня вновь разыскивает очередной вестовой, который сообщает, что меня хотят снова видеть в Административном блоке.
— Мы должны знать, когда и где Вы получали последний раз сигареты, господин лейтенант, — спрашивает меня тот же самый маат, который уже выдавал мне шоколад. — Мы совершенно забыли о полагающихся Вам сигаретах, господин лейтенант.
— При всем своем желании не могу этого вспомнить, — отвечаю ему.
— Но Вы же должны это знать, господин лейтенант. Мы же должны поставить Вас на довольствие во Флотилию…
— Что? Меня в эту Флотилию…?
— Так точно, господин лейтенант, по крайней мере, это назвалось так — На случай, если Вы не уедите отсюда.
Я стою онемев и не могу взять в толк, о чем талдычит этот маат. «Не смешно», — бормочу, наконец, про себя и думаю: Хорошо, что маат проговорился. Судя по всему, здесь кто-то здорово интригует! Но теперь я, по крайней мере, предупрежден.
— Позвольте мне об этом самому побеспокоиться! — говорю громко.
— Так точно, господин лейтенант. Это предполагается только на тот случай, что Вы отсюда не… я имею в виду, что Вы не убываете отсюда немедленно….
— Интересно! — только и могу ответить. Но, все же, успокоившись, осведомляюсь:
— А не знаете ли Вы, паче чаяния, кто это выдумал?
— Это распоряжение поступило из Парижа, господин лейтенант.
Из Парижа! Опять!
Подумать только!
Хоть вступай в переписку с Берлином, чтобы положить конец этому безобразию. Но затем я продумываю все под другим углом: У меня безупречные бумаги. Всякого рода подобная мышиная возня с моей стороны может только навредить мне же.
Ведь кто знает, что еще сможет придумать один из этих тупых долбоебов там, в Берлине.
Короче, прочь отсюда! Надо постараться пустить в ход все средства, чтобы разжиться хоть каким-нибудь драндулетом. Ничто другое не имеет значение.
— Итак, — говорю помолчав, — сигарет не получал уже целую вечность. Сколько же мне положено в день?
— 12 штук, господин лейтенант. Мне вот что пришло на ум: Вы могли бы получить вместо них денежное довольствие.
— Вполне, — приветствую это его озарение.
— Но тогда Вам надо оформить «сигаретный талон», господин лейтенант.
— Не повредит, это точно.
— Конечно нет, господин лейтенант. Мне только потребуется некоторое время оформить все в канцелярии должным образом. Возможно, Вы смогли бы затем прислать ко мне Вашего боцмана…
Сигареты никогда не заинтересовали меня — но теперь говорю себе: Пусть будут! Черт его знает, в какой момент я буду нуждаться в них: С нашими-то планами…
В этот момент ко мне, расхлябанной походкой, подходит Крамер.
— Как дела? — спрашивает он с плохо скрываемой радостью.
Kramer хочет отправиться в La Rochelle. Да, конечно, у него есть машина. Хочу ли я поехать с ним за компанию?
Меня не надо спрашивать дважды. Наконец-то появилась возможность вырваться в La Rochelle.
— Дадите мне полчаса? Надо срочно к врачу!
— Без проблем! — отвечает инженер флотилии. — У Вас 45 минут…
Врач должен прополоскать мне уши, так как я плохо слышу.
— Ну и ну! — говорит врач. — И, правда, у Вас там серы на целый грузовик! Ее надо немедленно удалить.
И когда он рассматривает, что за серные глыбы плавают в его миске, добавляет:
— Достаточно чтобы на хлеб намазать! — и затем еще: — Постоянное изменение давления содействует чрезвычайно большому производству ушной серы. Многие обрадовались бы такому количеству на своем хлебе вместо смальца…
— Немного темноват, этот продукт, — возражаю.
— Как Ваши зубы? — спрашивает врач.
— В порядке.
— Жировики тоже следует удалить.
— Они у меня на голодные времена в запасе, — отвечаю в тон, и на лице врача появляется выражение полного непонимания.
— Для вытапливания! — поясняю ему.
У меня есть еще немного времени. Значит, надо побриться. С этой арестантской бородой не хочу въезжать в La Rochelle. Чистое нижнее белье, чистые уши и сверх этого еще и чисто-выскобленная рожа — чего больше можно желать?
