— Хорошо, тогда доложусь сначала в Морскую транспортную службу, а затем как Бог рассудит, — я ворчу негромко и ухожу.
Прямо перед бараком стоит Бартль. Он выглядит исхудавшим и павшим духом — и словно внезапно состарившимся на много лет. Может, в этом виноват падающий на него резкий свет? Или это игра моего собственного печального восприятия окружающего?
Только теперь я вдруг осознаю, что Бартль на десятилетия слишком стар для того, чтобы играть роль фанатичного бойца. Как ему удалось так долго служить при Флотилии в Бресте? Наверное, подделал дату своего рождения.
— Как сегодня дела? — спрашиваю так любезно, как только могу.
— Живу как червячок в сале, — следует ответ.
Ну, слава Богу! Голос Бартля звучит снова с интонациями ходячей энциклопедии изречений. И я восхищенно восклицаю:
— Браво, Бартль!
Бартль корчит такую плаксивую мину, словно все еще не понимает, кто в этом, собственно говоря, виноват. Наконец он решается на вопрос:
— Когда будем двигаться дальше, господин лейтенант?
— Когда это будет дозволено местными господами, — даю ответ и думаю при этом: Всего один быстрый удар легко бронированным передовым отрядом, и янки уже здесь…
— При такой жаре, там нам пришлось бы много поливать, господин лейтенант.
Мне требуется некоторое время, чтобы понять, что Бартль мысленно устремился в Брест и свое садоводство. Подхватываю его «знамя» и говорю:
— Кстати о поливе: Они здесь поливают, пожалуй, тоже довольно много — словно заглядывая вперед и предвидя еще более сильную жару!
Услышав это, Бартль с печальным видом сдается, и вместо ответа лишь улыбается. И тогда я посылаю его выяснять положение.
Почти в туже минуту, как Бартль уходит, встречаю Крамера.
— Ну, как дела? — интересуется он.
— Ни транспорта, ни шин, ни бензина…
— Я же Вам так и говорил.
— Даже у Вас нет?
Крамер делает преувеличенно меланхоличное лицо. Затем, словно на него снизошло озарение, внезапно бросает:
— А все же здесь красиво — нет?
— Да, это юг — на все сто процентов — юг!
Замечаю, что в нашу сторону направляется командир подлодки. Когда он подходит, то теряюсь от того, что не знаю, что должен ему сказать, а потому спасаюсь, отдавая ему приветствие согласно Устава — как прилежный кадет.
— Где шеф Флотилии? — спрашивает командир.
— Господин шеф Флотилии на рыбалке! — информирую его.
— На рыбалке?! — недоумевает командир.
— Так точно! На рыбалке! — подтверждает мои слова Крамер с таким явным цинизмом, что меня передергивает.
Командир пристально смотрит на меня, будто сомневаясь в моем рассудке, и я повторяю то, что я уже сказал Крамеру:
— Это юг! Мы с Вами находимся на юге!
— А что с Вашими делами? — интересуется командир у меня.
— Если бы я только знал!
Крамер делает жест, как будто желая придти мне на помощь:
— Ваш господин военный корреспондент желает присоединиться к нам. Он напишет историю нашей Флотилии.
Командир непонимающе смотрит на нас, в недоумении переводя взгляд с одного на другого.
— А присутствующий здесь господин инженер-механик Флотилии в это же время обучается профессии боевого пловца-диверсанта, — возвращаю ядовито назад.
Внутри же тихо радуюсь, что командир не выглядит так жалко, как побитая собака — как это было при нашем прибытии сюда.
Подходит вестовой и сообщает, что меня срочно вызывают в Административный блок.
Там меня ждет подарок: Я получаю упаковку баночек «Шока-кола». На этот очень востребованный сегодня шоколад я вообще не мог рассчитывать.
Неожиданный подарок сбивает меня с толку. Куда мне с ним?
Теперь мне нужна сумка для него. Хорошо подошла бы сумка типа той, для рынка, какая была у моей бабушки, сшитая из бесчисленных лоскутков кожи.
К счастью, у меня много карманов. Набиваю их так, что они округло выпирают, и в конце концов чувствую себя карикатурным персонажем. При этом приходится изображать полное довольство таким богатым подарком.
Маат, выложивший передо мной эти сокровища, широко осклабился на меня, и участливо интересуется:
— Все нормально, господин лейтенант?
— Пожалуй, можно и так сказать! — выдавливаю в смущении, запихивая последние банки в карманы.
Я же не могу сказать этому маату, что мои мысли в данный момент направлены на другое. Кроме машины нам еще требуется и продовольствие для поездки по Франции. На одном шока-кола мы не выживем. Кроме того, мне требуются точные карты улиц. Но прежде всего, конечно, сведения об окружающей Флотилию местности и территории, куда уже продвинулись янки…
— Вот здесь, пожалуйста, распишитесь, господин лейтенант! И здесь тоже. И еще вот здесь. И здесь тоже нужна Ваша подпись, господин лейтенант.
В полубессознательном состоянии слышу шелест бумаги, и в то время как вслепую подписываю листы накладных, смотрю, как маат подкалывает листы один за другим в толстую папку и прижимает их разглаживая ладонью, проводя ею справа налево, а другой маат точит карандаш в маленькой, закрепленной за край стола машинке-точилке, крутя изящную рукоятку и затем тщательно рассматривает результат.
В канцелярию, говорят мне, я также должен немедленно прибыть теперь же — она рядом.
Там меня спрашивают, когда я получал в последний раз денежное довольствие. Ах ты, Боже мой! Да это было целую вечность тому назад!
— В Бресте, господин лейтенант? — хочет знать маат-писарь.
— Нет, там я совершенно забыл позаботиться об этом.
— В Париже, господин лейтенант?
— Тоже нет. Подождите-ка, это было в Saint-Nazaire — но уже прошло почти четыре месяца!
Писарь говорит, что это совпадает с документами. Денежное довольствие так легко не начислить… Это требует времени! Интересуюсь, могу ли я сейчас уйти. У меня такой большой груз в карманах, что надо бы его разместить. И когда мне подойти обратно.
Да, через полчаса, например…
Когда возвращаюсь, мне выкладывают толстые пачки франков.
— Это Ваши «глубинные» и фронтовые надбавки.
— Фронтовые надбавки?
— Таков приказ, господин лейтенант. Для Бреста положены фронтовые надбавки.
Мне следовало бы, наверное, поинтересоваться у этого писарчука, откуда он так точно знает это — то есть, как сообщения такого рода доходят досюда.
Но лучше не спорить. Кто много болтает, тот беду накликает — старое правило.
Никогда не мог понять, каким образом так превосходно функционирует весь этот финансовый административный аппарат. Все пособия, все до последнего грошика — все было рассчитано точно и скрупулезно — во французских франках и сантимах.
У меня, кроме того, еще имеются долги по кассе офицерской одежды в Париже, сообщают мне, но это не касается Флотилии.
Тут уж я действительно теряю дар речи и растерянно спрашиваю:
— Откуда Вы все это знаете?
— Из Парижа, господин лейтенант.
— Но почему из Парижа?
— Нам пришло уведомление из Вашего отделения в Париже, господин лейтенант.
Стою неподвижно, как громом пораженный.
— Так вот как наши секреты хранятся под семью печатями?! — восклицаю с горькой иронией.
Уведомление из моего Отделения?
То, что КПФ был в курсе, это еще понятно — но Отделение?
Я обдумываю молниеносно: Все что сейчас произошло, может означать только одно: Старик показал свое истинное лицо и этим сообщением подтвердил, где я нахожусь. Или его зампотылу или кто-то еще из Флотилии.
Точно — никто другой, кроме Старика!
Допустим, кто-то где-то как-то узнал, что я вышел из Бреста на U-730.
Но La Pallice?! Откуда узнали про La Pallice?
Писарчук, преподнесший мне с таким самодовольством свои новости, стоит с видом побитой собаки.
Однако теперь я уже хочу знать точно:
— А затем отсюда был сделан обратный запрос в Париж…?
— Так точно, господин лейтенант, — робко соглашается мой визави.
Во мне поднимается чувство раскаяния: Бедный парень. Думал, что доставляет мне великую радость, а затем внезапно подвергся такому вот допросу.
