Ну, прекрасно, все изложено точно и ясно. Вкратце я это так и знал: La Pallice не является такой природной гаванью как Брест, а, скорее, напоминает гавань Saint-Nazaire.

— Скоро нам придется всплывать, — говорит командир.

— А прикрытия нет…, — бормочу тихо.

— Просто не предназначено из-за отсутствия средств, — бросает командир.

Если бы, по крайней мере, погода ухудшилась… Но об ее ухудшении, о ливневых осадках и низкой облачности, не стоит и думать.

Даже опытные парни из экипажа стали неразговорчивыми. Они знают, что скоро может начаться такая же свистопляска, как и при нашем выходе из Бреста.

Наблюдаю за оберштурманом: Когда он думает, что за ним не наблюдают, то позволяет своим рукам нервно дергаться. Неудивительно, что он боится больше всех других: Падение Шербура, конечно, по-прежнему беспокоит его. Направиться к английскому побережью вместо французского — что могло быть хуже для него! Не стоит даже думать о том, что произошло бы, если бы лодка, едва убежав от Союзников, вошла бы в английскую гавань…

И вот теперь найти это игольное ушко прохода! «Игольное ушко» — это точное название для входа в La Pallice.

Я ни разу, за время всего похода, не видел оберштурмана лежащим на его койке, но постоянно находящимся в центральном посту. Это было так, словно он принадлежал к оборудованию лодки как один из ее агрегатов.

Картина игольного ушка не хочет покидать мой воспаленный мозг: Я будто наяву вижу, как наша носовая часть пронзает пространство насквозь — напоминая кончик увлажненной, крученной нитки. Раз влево, раз вправо…

Игольное ушко — как там было в притче с верблюдом? «Легче верблюду пройти сквозь игольное ушко, чем богатому войти в царствие небесное». Так?

Или нет?

Побережье, которое мы имеем перед собой, к сожалению, чертовски плоское: На нем нет никаких характерных скальных образований, никаких возвышенностей — никаких береговых знаков. Это побережье можно определить, только подойдя вплотную к нему.

Конечно, есть маяки. Они, правда, не освещены, но днем мы смогли бы найти их… Но только, если бы мы смогли идти в надводном положении и обозреть панораму с башни!

Ловлю себя при этом на том, что то и дело смотрю на свои часы. Делаю это тайком: Никто не должен заметить мою нервозность.

Мы сделаем это, повторяю себе беспрерывно, чтобы успокоиться, сделаем, при верном руководстве…

Может быть, речь уже идет лишь о нескольких часах, до того момента как мы пересечем акваторию порта La Pallice и исчезаем в его Бункере: Конец морского путешествия.

И тут же во мне звучат строки:

Какое-то время меня мучат сумасшедшие подозрения, что наш компас работает неправильно, и мы держим совершенно ошибочный курс. Собираю все свое мужество в кулак и спрашиваю оберштурмана, указав правым указательным пальцем на последнюю регистрацию местонахождения нашей подлодки:

— Эта точка соответствует нашему полпути?

— Что еще за «полпути»?! — возмущается оберштурман. Но, все же, затем пытается объясняться:

— С учетом характеристик имеющихся здесь течений, и конечно…

Так как он замолкает, то я дополняю:

— … не поддающихся учету факторов.

— Как, повторите, пожалуйста?

— Непредсказуемость.

Оберштурман смотрит на меня недоверчиво, будто проверяя. Это немецкое слово для него так же подозрительно, судя по всему, как и любое иностранное слово.

Так не пойдет. Поэтому делаю новый разгон и говорю:

— Просто говно дело!

— Так и есть, — соглашается оберштурман со мной с явным облегчением, и затем из него буквально прет:

— Поймите, это же не дело так работать! Могут произойти самые глупые вещи, господин лейтенант. Нет, это вовсе не шутка, определять местоположение подлодки таким вот образом, без секстанта и без сигнальных огней с берега.

Внезапно рядом с нами возникает командир. Оберштурман отступает на полшага назад, чтобы освободить ему взгляд на карту. Но что там есть такого, чего командир еще не видел? У меня такое впечатление, что он пристально всматривается в карту, но едва ли воспринимает увиденное.

Наверное, говорю себе, он, в его положении делает все правильно: Позволяет оберштурману просто выполнять свою работу. И опять вспоминаю слова Старика: «Нужно всегда иметь рядом надежных людей! Без надежных людей ничего не получится».

Как только дизели остановлены, из рубки акустика поступает доклад о шумах. Командир тут же исчезает за переборкой впереди: Удивительно быстро. Навостряю слух, но не слышу, о чем он бормочет с гидроакустиком.

И тут мне в уши бьет его стон:

— Вот зараза!

Когда командир снова появляется в ЦП, пробиваюсь к нему. Но не узнаю ничего. Командир лишь коротко бросает:

— Зараза! Вот зараза!

Он делает несколько глубоких вдохов, как будто желая разразиться грубой бранью, но затем замирает и внимательно вслушивается в забортные шумы.

Мы все стоим так, словно нас внезапно коснулась волшебная палочка, и тоже внимательно вслушиваемся: Станут ли шумы громче? Удалятся ли они?

— Интересно, кто здесь крутится… Турбины, во всяком случае, не слышны, — произносит, наконец, командир.

Да, и что с того? хочу уже спросить. Ведь, в конце концов, имеется достаточное количество рыбацких шхун с поршневыми двигателями, встреча с которыми для нас тоже могла бы стать чертовски неприятным событием…

— Бесспорно поршневой двигатель! — Это снова командир. Если бы только его голос звучал более уверенно! Ему надо бы прокашляться. Но ведь он не простужен. Должно быть, это страх судорожно сжимает его голосовые связки.

— Уходит, — бормочет оберштурман. Он мог бы этого и не говорить. Здесь каждый слышит, что шум стихает.

Устало опускаюсь на комингс передней переборки. Едва со всей осторожностью вытянул ноги, слышу за спиной голос акустика:

— Шумы винтов на… высокооборотные винты.

И опять:

— Шумы винтов также в…, — и я снова не могу понять указание градусов.

Бормотание в ЦП прекращается в ту же секунду.

— Говно, дерьмо!

Только и слышу. Затем наступает абсолютная тишина. Никто из людей, сидящих на полу, даже не пискнет. Тишину лодки взрывает звонкий голос из рубки акустика:

— Быстро приближается!

Теперь это уже не поршневые двигатели! Веселенькое дело! Пытаюсь успокоить готовые порваться нервы.

Командир и инжмех стоят за спинами рулевыми. Оберштурман облокотился назад обоими локтями о пульт с картами. Я сижу полунаклонившись и сжавшись в комок.

Новый доклад от акустика. Командир делает два шага, словно на цыпочках, садится перед передней переборкой и держит наушники, которые акустик ему протянул, чуть ли не минуту, прижав их к левому уху.

Лицо его покрыто потом, когда он снова поднимается и приказывает:

— Оба электродвигателя…

Он отдает команду так слабо, что я не знаю, каким ходом мы должны теперь идти.

— Инженер-механик, — говорит командир хриплым голосом, — немного руль заложить.

Одновременно снова раздается его откашливание, и затем он обращает свою речь перемежающуюся покашливанием ко всем нам:

— Нужно было ожидать, что они сюда подтянутся…

«Нужно было ожидать!» Командир не может говорить так, коль он уже открыл рот!

Теперь слышу невооруженным ухом шумы винтов. На этот раз загребающие, словно веслом, то медленно стихающие, то спустя некоторое время, снова наплывающие, громкие. Совершенно типично для поисковых групп.

— Вот черти! — говорит кто-то.

— Бандюги! — бросает другой.

Несколько серебрянопогонников, сидящих все еще неподвижно и безмолвно на плитках коридора, становятся беспокойными. Номер 1 яростно осматривается вокруг, чтобы приструнить их взглядом. Такого испепеляющего взгляда, которым сейчас смотрит на них Номер 1, я еще никогда ни у кого не видел.