Но даже после того, как кабели распутаны, они доставляют мне еще забот: кабеля надо протянуть через рубочный люк! Надо надеяться, все пройдет, если будем быстро двигаться.

Господи Боже мой! Если бы я смог только бросить взгляд, по крайней мере, на панораму там наверху — единственный быстрый взгляд. Я даже не знаю, начали ли поднимать мачту шноркеля — гидравлически ли, вручную ли. Не подняв ее, они не подберутся к болтам: мачта шноркеля лежит в своем вытянутом положении, в углублении решетчатого настила палубы. Но затем я не понимаю, почему тали натянуты вверх. Они что, спустили с башни тали и ими поднимают мачту как из кровати?

А что произошло бы, если бы нам сейчас пришлось уйти под воду из-за тревоги? Получилось бы это вообще? Не преданы ли мы, находясь в таком плачевном техническом состоянии?

Концы талей подрезают и подвязывают инструмент и лампы, и только пять человек взбираются на мостик и затем вниз… Все это длится, кажется целую вечность — дюжину вечностей. У нас не было бы ни одного шанса уйти от вражеского эсминца на глубину — не говоря уже об атаке с воздуха, — тут бы нам и хана…

Одновременно перед глазами возникают картины катастрофы, которые словно «наезжают» в моей голове наплывами. «Пересечение» называлась старая ксилография изображавшая мощную носовую часть парусника, расколовшую в щепки промысловый бот. Если бы эсминец протаранил нас точно посредине — это был бы скорый конец. Не помогли бы никакие ИСП и ИСУ.

И словно приговорил!

Приемный аппарат Metox снова ревет. Стихнет — и тут же снова ревет. Определяет местоположение противника переменной громкостью и из переменных направлений! Акустик сообщает смену курса целей на каждые 2–3 градуса. Я передаю сообщения наверх — громко и отчетливо, как положено.

То, что мы здесь делаем, является вызовом судьбе. А это, судя по всему, вовсе не нравится судьбе — как показывает опыт. Это для нее слишком хлопотно!

Если бы мы попали в такое положение дальше в Атлантике, ситуация была бы вполовину хуже. Там бы никто не был так напуган как мы теперь. Но здесь, в этом районе, летают господа патрульные самолеты, и бес-пре-стан-но. Днем и ночью. А их эсминцы и прочие плавсредства тоже постоянно в движении. И каждый из них ковыряет в своей заднице пальцем, желая выковырять оттуда любое одиночное судно стремящееся вырваться из баз горлопана Деница. Мне, весь размер нашего краха, с каждым мгновением становится все отчетливее.

Coup de grece, так это называется у французов: еще немного пожарить и затем fini!

Резкие звуки пеленгатора не стихают.

Metox! говорю себе, и только теперь мне становится ясно, что определение местоположение проходят через Metox. А я был таким дураком, когда централмаат объяснял мне в Бресте, что нам было бы неплохо тоже иметь Metox!

И что теперь? Теперь Metox орет во всю мощь и сообщает нам, что господа с другого факультета рыскают вокруг и ищут нас.

Надо мной внезапно темнеет: Кто-то хочет войти в лодку. Это командир. Не успев еще стать на плитки пола, он приказывает включить красный свет.

Затемненный как теперь и погруженный в красный свет, центральный пост выглядит таинственно — как адское видение. Я ощупываю глазами измененные декорации, словно желая нарисовать их. При этом я теперь даже не могу набросать эскиз. Но позже, из этого вида, должна появиться картина.

Только две краски: Красная и черная. Едва видимые фигуры, ни одного узнаваемого лица, только красные изгибы бровей, скуловые кости, кончики носов. Все другое черным-черно… Командир — красный дьявол.

Этому сценическому эффекту он мог бы спокойно соответствовать. Декорациям тоже.

По всему его виду ясно, что он больше не может ничего сделать там, наверху. Там теперь все зависит только от инжмеха, его людей и всемилостивого Бога. Теперь самое время проявить свою силу всемилостивому Боженьке…

Но то, что те парни делают там, наверху — это сверх человеческих возможностей! Хотел бы я знать, сколько весит головка шноркеля и как ее можно протиснуть через рубочный люк…

Еще двое направляются наверх. Двое — с крепежными стойками.

Из ругани сверху не могу ничего себе представить. Однако многое проясняется: Непосредственно над люком должен быть сооружен каркас — наподобие трехногого штатива, вероятно чтобы чертовски тяжелая головка шноркеля смогла бы пройти в лодку. И я вновь удивляюсь, сколько же дерева имеется на лодке. Где оно все хранится, все еще не имею понятия. Наверное, вся корма им забита.

Жаль, что передо мной нет технических чертежей: Продольные и поперечные разрезы головки шноркеля — но в данный момент они мне недоступны.

А что думают на этот счет серебрянопогонники? Пронзает меня мысль. Если только эти парни снова не сидят на параше! Но, может быть, они уже исчерпали все свое дерьмо и подчинились судьбе — как ни крути в нашем положении.

Наконец головка шноркеля, кажется, освобождена — кричат сверху. Как все дальше пойдет, ясно: Теперь ее должны протиснуть через рубочный люк и спустить вниз. Но как это они смогут сделать там наверху?!

Внезапно замечаю, что я, в своем волнении, переступаю с ноги на ногу. Смешно! Напоминает, словно я утрамбовываю белокочанную капусту.

Доносятся команды инжмеха, затем стоны и ругань.

Там что-то не ладится!

И теперь: — Ставь на ребро! Твою мать! — Так не пойдет… Давайте, парни, снова поднимайте ее! Вира помалу! — Осторожно! — Черт тебя побери! Это были мои лапы!

Человек, стоящий на лестнице, чтобы в случае чего подхватить спускаемую головку снизу и дать направление грузу, спускается, и я вижу, как люк снова пустеет. Наверху слышны проклятья и упреки:

— … я же это вам говорил!

Вниз сползает инжмех. Совершенно бездыханный и промокший до нитки. То, что он сообщает командиру, он с таким трудом выдавливает из себя, как будто задыхается.

— Ошибка в измерениях — не проходит. Это значит: головка проходит, а выгнутости, канты поплавка — никак. Только на два сантиметра шире… На верхней палубе канты обрубим зубилом… тогда должно получиться!

Черт возьми! Не проходит через люк! Эти идиоты конструкторы даже об этом не подумали! То, что таким образом головка шноркеля должна ремонтироваться хотя бы однажды, было просто невообразимо для этих полных идиотов! Возможно даже, что впереди сидит в носовом отсеке один из чокнутых, ответственных за этот проект.

Но теперь все эти шишки с верфи являются всего лишь обосранными чинушами!

Канцелярские крысы. Тупые хлыщи! Те, кто действительно нужны в жизни, это обычные мастера, люди, имеющие головы и руки.

La Pallice внезапно отодвинулся в очень далекую даль — и все из-за какой-то дурацкой маленькой сломавшейся детальки в головке шноркеля. На лодке находятся в тысячу раз более сложные механизмы, изготовленные на тысяче предприятий. И вот из-за такой возможно крохотной дерьмовой штуковины наша жизнь висит теперь на волоске.

«Продать собственную шкуру дорого насколько возможно!» — так все это, пожалуй, называется. Однако продать дорого получится в том лишь случае, если она будет чего-то стоить!

То, что нас все еще не схватила чертова банда — просто чудо. Вероятно, они говорят себе, что здесь никакая подлодка не может шататься, как бы ни были безумны немцы, и ни один немецкий командир подлодки не решится на то, чтобы идти в надводном положении при плотном контроле радиолокатора.

Я знаю этому объяснение: Если бы они хотели убить нас здесь, то сделали бы это совместив радиолокаторы и прожектора. Так точно, чтобы навести корабли непосредственно на лодку, радиолокатор Томми пока не может. И потому тогда, на последней фазе атаки, должны придти им на помощь прожектора. Но при этом тумане банда с их прожекторами может отдыхать. Вот это и должно быть тем, что спасает нас. Причина же того, что мы все еще существуем — туман. Прожектора только слепили бы экипаж самолета, и не помогали бы находить цель. Туман над водой должен быть тем библейским туманом, который и держит нас в живых.