— Попробуем! — решается командир.
Стоять и напряженно вглядываться в то, как идут дела, вот и все, что я могу сейчас делать. Вахтенный инженер приказывает опуститься глубже, и тут же мачта шноркеля против всех правил с такой силой бьет о верхнюю палубу, что этот грохот забивает мне уши, словно я сижу в бое литавр.
Освободился ли поплавок?
Запускают выход шноркеля, мачта шноркеля движется вверх.
Не проходит и минуты, и у нас снова сильное низкое давление в лодке. Попытка ничего не дала!
Острое чувство бессилия и полной безнадежности наполняет меня. Мы должны ремонтировать шноркель, в этом больше нет никакого сомнения. Но как?
Инжмех кричит на бачкового, чтобы тот убрал стол: Ему требуется место для чертежей конструкции. Военный совет переходит в офицерскую кают-компанию. Жду некоторое время, затем я подхожу к командиру.
Инжмех говорит приглушенным голосом:
— … пробовать в любом случае.
— Если Вы так считаете…, — произносит командир.
— Это единственное, что нам остается!
Озвучивая свое отчаянное предложение, инжмех говорит голосом полным решимости. Затем помедлив, добавляет:
— Мы должны захватить головку и через рубочный люк затянуть в лодку…
— А она пройдет?
— Я думаю — ее надо, прежде всего, измерить — затем открутить все ее 15 болтов… Ремонтировать в темноте, на верхней палубе, не получится…
Второй помощник несет вахту на рулях глубины.
— Инженер ушел в корму и там ковыряется! — сообщает централмаат, когда видит меня ищущим инжмеха.
Ковыряется — это значит, что инжмех подготавливает все для ремонта в дизельном или электромоторном отсеке.
Инжмех уже знает, что делать, говорю себе. Но тут же появляются сомнения: Разве он может обладать опытом ремонта шноркеля? Демонтаж должен проходить чертовски быстро. Мы не можем оставаться наверху ни минутой больше необходимого…
Наконец снова появляется инжмех и с ним три человека из машинного отделения, тянущие тяжелый инструмент в центральный пост — и даже четырехугольный брус-упор. В центральном посту возникает суета, как при подготовке к внезапному огневому налету: пояс вокруг живота, трос к нему, карабинчик на конце.
Понимаю: карабинчики служат бегунками для зацепа к сетеотводу, чтобы матросы могли более-менее свободно передвигаться на верхней палубе, и никого не смыло за борт.
Матросы-зенитчики также стоят в ЦП.
Затем наступает время действовать: Мачта шноркеля складывается, в то время как лодка быстро поднимается. Раздается грохот, когда мачта опускается на верхнюю палубу.
Я весь обращаюсь в слух и при этом внимательно слежу, чтобы никому не мешать.
Командир отвертывает маховичок на рубочном люке. Он совершенно не опасается того, что крышка люка может вылететь из руки, как когда-то было у меня: низкое давление, царящее на лодке, держит тяжелую крышку.
— Выровнять давление! — приказывает командир сверху. Проникающий в лодку воздух пронзительно свистит, как испорченная органная труба. Самое время, чтобы освободиться от этого проклятого низкого давления…
Теперь люк можно легко открыть — он имеет противовес, и командир быстро, словно кошка, выскальзывает наружу. За ним выбираются зенитчики.
Я стою непосредственно под рубкой.
Как круглый бледный диск отверстие рубочного люка мягко колышется надо мной туда-сюда.
Командир мог бы, в конце концов, сообщить хоть что-то сюда, вниз, но он вовсе не думает об этом.
— Проветрить лодку! — раздается сверху приказ командира.
Ну, слава Богу! «Проветрить лодку» — это звучит хорошо. Лодке это необходимо.
Чего бы я не дал, чтобы суметь помочь там наверху. Хоть что-нибудь, хоть какие-нибудь дела. Только не это проклятое состояние «усталости до изнеможения от долгого стояния» и постоянного вслушивания в происходящее наверху.
И тут раздается сигнал Метокса. Внезапно могу сделать себя полезным и доложить наверх, что сработал наш поисковый радиолокационный приемник. Как-то сразу сигнал становится очень громким. Противник должен быть очень близко.
— Бандиты, — бормочет кто-то вплотную со мной.
Срочное погружение?
Пристально всматриваюсь между двух ступенек алюминиевой лесенки в пульт с картами. Сердце чуть не выскочит — быстрые, резкие удары. Давно уже не могу совладать с моим дыханием: Легкие бьются как после бега на тысячу метров.
Командир приказывает повысить режим работы дизелей и дать полный ход. Понимаю: На четко работающих двигателях лодка сможет лучше уклониться, если вдруг подойдет противник. Но ничего не происходит. Повезло! Нас не заметили!
Спустя несколько минут командир приказывает опять снизить ход, так как на верхней палубе слишком много воды. Снова одна из этих чертовых проблем, с которыми мы то и дело встречаемся.
Громкая ругань, затем глухие, гремящие удары молота. Этот шум мертвых разбудит!
А если там наверху в темноте кто-нибудь свалится за борт?!
Я не заметил, все ли на самом деле надели пояса с карабинчиками. Я даже не знаю, какое сейчас волнение на море. И снова рычание, и удары молота. Этот адский шум, черт его знает, как далеко можно слышать. Могу только пожелать, чтобы ветер развеивал его как дым. Но в воде шум только увеличивается: лодка гремит как литавры.
Если сейчас сонарщик у Томми не спит…
О, Боже, вырывается у меня невольный стон, сколько еще времени это будет продолжаться? Если им нужен еще инструмент, то я достал бы его и хоть этим помог бы. Командиру можно позавидовать: Он стоит на мостике и может следить за работой, в то время как мы должны стоять здесь внизу словно слепые.
Наверху, кажется, случилась какая-то заминка. Ничего удивительного: Работа должна производится, как при ограблении банка со взломом, в темноте и при помощи достаточно тяжелого инструмента…
Должно быть, опустился туман.
Насколько могу судить отсюда снизу, точно — туман! Через отверстие люка узнаю типичный для тумана расплывчатый свет луны, скрытой где-то за туманом и облаками. Все же, к счастью, волнение моря, кажется, умеренным.
Впереди на верхней палубе должны были бы теперь быть пятеро — инжмех с двумя матросами из машинного отделения и сверх того еще два моряка с ними, а на мостике еще двое и еще обслуга зенитной пушки: минимум четверо. Интересно, а смогли ли бы эти зенитчики вообще что-то сделать, если бы внезапно из темноты налетели Mosquito?
Слышу опять: «15 болтов!»
15 болтов! Количество, больше дюжины. А что это за болты? Гаечные ключи, которые передавались наверх, были, во всяком случае, тяжелого калибра.
Если на верхней палубе точно пятеро — больше чем два человека не будут иметь достаточного места, чтобы откручивать гайки. Оба моряка колдующие над ними и без того вынуждены зафиксировать себя и как-то держаться на мокрой палубе.
Не стоит думать о том, что может произойти, если волнение на море усилится…
Если бы мачту шноркеля можно было вводить как перископ, то дело было бы много проще. Но сейчас мы имеем только этот примитивизм, который во всю свою твердую длину, словно предплечье из горизонтального положения надо суметь задрать высоко вертикально, вместо того, чтобы мачта могла развернуться телескопически.
Стук молотов продолжается уже слишком долго. Они не могут освободить болты — или не все из них. Грохот доносится определенно от ударов по гаечным ключам. Если бы эти удары были направлены непосредственно по гайкам, то звук был бы другим.
А это значит, что инжмех со своими людьми без света не могут продвинуться в своих усилиях…
Свет на верхней палубе? Это было бы полное безумство! — Но почему нет? Смеюсь над собой. То, что мы здесь в воде плутаем — вот это безумство! От еще немного большего безумства не будет ни холодно, ни жарко…
Раздается крик, и наконец, с кормы доставляют два фонаря. И теперь я снова могу тоже сделаться полезным, так как передаю их наверх. При этом запутываюсь в кабелях, в резиновой изоляции, идущих от них, и уже вскоре матерюсь как сапожник.
