Не вижу часы над столиком с картами. Но чем может помочь знание времени? Я не засек время, когда началась вся эта пьеса…

Прошла, наверное, целая вечность. Здесь время делится не на часы, здесь оно измеряется вечностями.

Обрубить зубилом! Как долго это может продолжаться теперь, дьявол его знает. Инжмех идет с кормы и несет с собой необходимый инструмент. Когда он приближается и стоит уже под люком, я подаю ему наполовину пустую бутылку яблочного сока.

Инженер раскрывает ее и жадно пьет.

Едва он выбирается наверх, там начинает шум, такой громкий, что мои восприимчивые уши едва могут его вынести: Лодка гремит при каждом ударе по головке зубила так сильно, как будто ее хотят демонтировать и разобрать на лом.

Ничего не помогает! Вовсе ничего не помогает! Два сантиметра канта слишком много! С одной стороны или с каждой? То, что должно быть удалено, должно уйти прочь. Что отсутствует, больше не болит…

От сильной паники и страха дрожу по-детски…

Вверху подрагивает луч света. Конечно: Без света теперь ничего не сделаешь.

Своего рода упрямство набухает во мне. Чудесно! Совершенно чудесно! Продолжайте в том же духе. Этот адский шум и свет посреди Бискайского залива: чистое безумие! Тот, кто еще до сих пор нас не заметил, теперь, наконец, узнает, что мы стоим здесь, технически неисправны с этой трижды проклятой головкой шноркеля. С бортовым вспомогательным инструментом и ночью — кровавая шутка!

Когда же сверху доносятся громкие крики, я сразу понимаю: Они сделали это — молотами и примитивным выдалбливанием, сделали!

Двое спускаются. А за ними также и головка шноркеля появляется в люке и начинает медленно опускаться. Что за расчаленный конец! И что за сцена в этом красном свете! Красные руки снизу, красные руки сверху…

Все на какой-то миг перестают дышать — затем головка шноркеля лежит как вытянутая из моря добыча под шахтой башни.

Однако надо действовать очень быстро! Теперь, наконец, я тоже могу подвигать руками! Лампы вернуть в лодку! Осторожно, чтобы не расколоть стеклянные колбы! Тали снова внутрь, еще все это количество древесины, весь инструмент…

И затем один за другим сползают по лестнице или просто сваливаются вниз с проклятиями и глухим стуком сапог по плиткам коридора парни с палубы.

И до меня вдруг доходит, что наша лодка все время пока обрубали канты головки шноркеля в рубочном люке, неспособна была уйти на глубину: Никто из парней, находившихся наверху, не мог бы войти вниз…

Когда все уже в лодке, наверху появляется замыкающим инжмех, входит, закрывает люк и плотно зажимает маховик дверцы.

Зажимает маховик, возмущаюсь про себя. И затем говорю себе: Это было против всех правил. Но вот командир поднимается и… неужели он хочет сам закрыть люк?

Звучит команда: «Дизель стоп!», идет переключение на электродвигатели, вентилирование закончено и — прочь от поверхности!

Слава Богу, и аллилуйя!

Я мог бы опуститься так, как стою посреди в централе, на колени для молитвы: Мы снова являемся подводной лодкой и, конечно, перед глазами радиолокатора, ищущего нас тоже. Делаю несколько глубоких вдохов. Затем думаю: Если бы мы могли двигаться дальше, просто на электродвигателях до самого La Pallice! Если бы только это получилось! Если бы у нас было для этого достаточное количество тока в батареях…

Если бы словечка “если бы” не было!

Мы можем идти на них только короткое время. Мы должны скоро снова идти под шноркелем…

И говорю себе в утешение: Они делают уже все возможное, чтобы клапан шноркеля снова заработал. Они просто обязаны это сделать! Однако в затылке свербит гадкая мыслишка, что этого еще долго не будет сделано.

А затем на верхней палубе снова начнется все в обратном порядке: Сначала демонтаж, а потом монтаж. Снова собрать все в единое целое, только в обратной последовательности, но с равным риском — так и не иначе…

И поэтому большинство инструмента не уходит обратно в корму, а громоздится в центральном посту, сбоку…

Поскольку вся свободная площадь используется для разборки шноркеля, тащусь в офицерскую кают-компанию. Она представляет своей пустотой необычную картину. Оба серебрянопогонника снова вытянулись на своих выделенных им местах. Потому могу сесть на место инжмеха, вытянуть ноги и откинуть голову.

Внезапно сильно пугаюсь, с усилием раскрываю глаза и смотрю командиру в лицо. Я, наверное, крепко заснул, и командир придвинулся ко мне вплотную, чтобы посмотреть, не случилось ли что со мной: Чувствую, что почти вывихнул шею, настолько сильно моя голова опущена на грудь.

— Извините! — слышу голос командира, и опять впадаю в полузабытье. Как долго я отсутствовал, не знаю. Моя голова все еще полна тех спутанных мыслей, в которых я грезил. Закрыв глаза, пытаюсь их вспомнить и упорядочить, однако мне это не удается.

Замечаю, что объявился старпом. Второй помощник несет вахту, а инжмех парится в центральном посту.

И вдруг я снова все вспомнил: В моем сне все было красным, словно погруженным в кровь. Хорошо, что в централе больше не горит красный свет!

Пытаюсь что-то сказать, но ни слова не срывается с губ: Горло пересохло, и во рту практически нет слюны.

В следующий миг приходит бачковый и хочет нас чем-то накормить. И именно в эту минуту появляется инжмех:

— Ось поплавка сломана. Дефект литья, — докладывает он командиру.

Эти слова возвращают меня, будто электрическим ударом, в жизнь: Дефект литья? Такая ось должна была бы сворачиваться на резьбе, а не отливаться в форме.

Судя по его виду, инжмех кажется совсем без сил, но даже в этом состоянии поглощен происходящим и молчит, подбирая слова. Наконец произносит:

— Будем растачивать. И продевать винты…, — а затем тихо добавляет: — У нас все получится!

И делает при этом резкий взмах рукой, который должен означать, что ему снова надо идти в корму.

— Может, перекусишь? — спрашивает командир.

— Перекусить? — переспрашивает инжмех и, усмехнувшись, исчезает.

Думаю про себя: может ли быть так, что ось сломана из-за падения головки шноркеля? Вероятнее всего, речь идет о заводском браке: Временное крепление плюс еще и брак в работе — это слишком.

Если бы только все наладилось с ремонтом! Мы должны и славить Господа и проклинать его. Одновременно. За этот туман славить, а за допущенный брак — проклинать.

Пауль Герхардт? Стих невпопад! Никто здесь, во всяком случае, не готов радоваться выпавшим трудностям.

Давненько не смотрел на свои часы. Инжмех и его подчиненные, судя по всему, не слишком спешат. Хорошо еще то, что ремонт может продолжаться до рассвета. Остался ли туман? Остается ли он, по крайней мере, сейчас таким же густым, каким мы нуждаемся в нем?

Болтать друг с другом, для этого теперь не самое лучшее время — лучше перекусить. На двух тарелках лежат в длину нарезанные четвертинки кислых огурцов, которые бачковый расположил — вот умница! — звездообразно. Здесь же лежат кружки колбасы — настоящей сырокопченой колбасы! На третьей тарелке — хлеб.

Если бы кто-нибудь мог видеть нас здесь, на глубине в 60 метров, уплетающими за обе щеки такие деликатесы, то наверняка поверил бы, что все наши несчастья уже покинули нас. На мгновение чувствую себя именно в таком состоянии. При этом никто не знает, как все будет происходить в дальнейшем.

Хоть бы туман не рассеялся! Командир, конечно же, имеет представление о том, какая погода обычно бывает здесь, но лучше сейчас не спрашивать его об этом. Парень кажется и так не в своей тарелке. На самом деле, я прямо-таки любуюсь им в его способности снова и снова собираться в сжатую пружину. А также тем, что он не вмешивается в работу своих людей, если они знают лучше, чем он, что нужно делать. Нет, этот парень вовсе не является пустобрехом и бахвалом, и уж точно никаким живодером — кровопийцей. Просто перегружен навалившимися проблемами — и это очевидно. Боюсь даже суммировать те часы, которые он провел без сна за все это время.